Бог Небес — Владыка Эонов, Страж единства Мирового Времени и Пространства — не слушал утренних молитв. Хасард, проигравший в битве с бессонницей еще одну ночь, мог заверить, что это так. Абраксас, безмолвный и расслабленный, лежал на противоположной стороне его кровати, зеркально копируя его позу — руки за головой и нога на ноге четверкой. Сэм сидел на подоконнике в той же комнате и периодически все настырнее постукивал клювом в окно, требуя, чтобы его выпустили полетать. Однако брейвери никак не мог добиться внимания к себе: хозяин был занят рефлексией еще со вчерашнего вечера. Абраксас же отдыхал, погрузившись в легкий транс.

— Изнасилование… — вдруг с досадой и стыдом проронил Юджин, продолжая отрешенно пялиться в одну точку.

— Насилие? — переспросил бог так, будто не понимал, о чем тот рассуждает.

— Ты взял ее силой! — обернувшись, высказал ему обвинение кадабра с нескрываемым презрением.

— Она согласилась, — возразил Абраксас.

Хасард, негодуя, вскочил. Он несколько раз нервно прошелся по комнате туда-сюда, чувствуя, как растет отчаяние. Все слова бога о его избранности, исключительности, оказанной ему чести и прочем не вселяли Юджину веры — он был убежден, что волей глупого случая просто оказался не в то время и не в том месте! Экстрасенс потер рукой рану на лбу — она уже почти затянулась и, заживая, сильно чесалась. Кадабра взглянул на свое отражение в оконном стекле — красная отметина на лбу теперь была перечеркнута рубцом. Нити шва уже рассосались, но было очевидно, что шрам останется. Он будет вечно напоминать Юджину о встрече с мьюту. Смерть часто ходила с Хасардом рядом, наблюдала за его боями из зрительного зала, стояла часовым на посту у изголовья больничной койки, но еще никогда она не проходила так близко. И после этого уже ничто не будет так, как раньше. Кадабра ударил кулаком по стеклу.

— Проклятый бог, что ты со мной сделал?! — воскликнул он.

— Твое счастье — моя конечная цель, Юджин Эрл Хасард, — торжественно продиктовал Абраксас.

Юджин почувствовал, как от переизбытка эмоций кровь ударила в виски. Ему казалось, что более издевательского ответа нельзя и придумать, хотя бог смотрел на него так, будто стремился убедить: «Да нет здесь никакого подвоха — расслабься, парень». Однако Юджин был уверен, что средства Абраксаса не сможет оправдать никакая цель — настолько они грубы и архаичны, как идея сделать «новую ногу» из куска развороченной балки.

— О, дьявол, что за херню ты еще придумал?! — неудержимо засетовал кадабра. — Мне ничего от тебя не нужно, ясно?! Оставь меня, найди себе другой «пиджак»! Ты уже искалечил мое тело, но не надо, НЕ НАДО калечить мою жизнь!

— Калечить?— удивился бог. — Я срастил твои ребра после того, как мьюту их переломал. А теперь помог тебе, наконец, отпустить Сабрину Андерс. Разве ты не устал смеяться и плакать синхронно с ней?

Хасард молчал, опершись рукой на стекло и шумно дыша. Сэм дергал его клювом за рукав, и Юджин, наконец, распахнул перед брейвери окно.

— Ты же сам понимаешь, что не должен жить мечтами о человеческой женщине, — продолжал Абраксас. — Поверь, уже скоро благодаря мне ты начнешь новую жизнь.

— Что можешь ты пообещать, бедняга? — заговорил Хасард, наблюдая, как Сэм резвится в воздухе:

Вам, близоруким, непонятна суть

Стремлений к ускользающему благу:

Ты пищу дашь, не сытную ничуть.

Дашь золото, которое, как ртуть,

Меж пальцев растекается; зазнобу,

Которая, упав к тебе на грудь,

Уж норовит к другому ушмыгнуть.

Дашь талью карт, с которой, как ни пробуй,

Игра вничью и выигрыш не в счет;

Дашь упоенье славой, дашь почет,

Успех, недолговечней метеора…

Абраксас не слушал его. Бог начал непроизвольно следить взглядом за полетом брейвери и вдруг напрягся, очевидно, заметив что-то в небе. Его внимание было приковано к пирамидам, окутанным алыми тучами.

— Оставь эту песню, философ, — воскликнул он. — Перемены уже начинаются. Нам нужно уехать из города, срочно.

— С чего вдруг? — нехотя обернувшись, иронично бросил Юджин. Неужели древние боги могут чего-то бояться? Тогда чего от них можно ждать, какого покровительства? Ответ Абраксаса подтвердил нехорошие догадки:

— Кое-кто хочет меня найти. Поверь, не у тебя одного есть чувства. Даже боги боятся смерти.

Хасард присвистнул, то ли от удивления, то ли снова с иронией, но теперь явно горестной. Что он должен был думать в такой ситуации, что делать — это была тайна, покрытая мраком. Мир богов с его подчас дикой логикой не укладывался в смертный разум Юджина. Срочно бежать из города… Еще одно необдуманное, горячечное действие, совсем не в его стиле. И в какие пучины неведомого зашвырнет его новая авантюра? Кадабра не мог ничего противопоставить подлинному экзистенциальному ужасу от осознания собственной беспомощности перед космическими безднами, которые, должно быть, сейчас готовы были поглотить крошечную Землю.

— Я могу на тебя рассчитывать, Юджин? — прогремел строгий вопрос бога.

Кадабра нервно пожал плечами:

— У меня есть выбор?

Абраксас торжествующе усмехнулся.

«7 февраля 2095-го года. Чистосердечное признание Джильды Бишоп. Трех мужчин, которых я убила, звали Ник, Джин и Крикс. Сначала Ник второй Джин последний Крикс они ник джин и крикс ник джин крикс никджинкрикс никджинкриксникджинкриксникджинкриксникджинкриксникджинкриксникджинкриксникджинкриксникджинкрикс…». Джилл была вне себя и печатала одну и ту же фразу, и когда ноутбук, в конце концов, не выдержал альфа-волн ее мозга и выдал «синий экран смерти», какая-то сила оттащила Джилл от письменного стола и опустила на кровать. На тяжелые простыни, напитанные кровью. Пол в комнате тоже был залит кровью. Это она, Стальная Леди, выпустила кровь из тел Ника, Джина и Крикса…

Три дня назад она порвала контракт с Люцианом Гойей. Тогда она впервые коротала вечер в баре «ПсихоТоксин». Водка «Тарковская» (бутылки две — не меньше) и ХЛВ: Пузырек с желто-красными капсулами. Чудесное средство для очищения разума. Его предложил Джильде хозяин бара, невероятно крепкий темноглазый гипно по имени Ник. Через час он же отвез ее в беспамятстве на квартиру, где откачивал после того, что назвал «неправильной дозировкой». После Ник предложил Стальной Леди временно пожить у него и финансовую помощь на первое время. А, получив ее согласие, решил выпить абсента. В ходе ужина и беседы он снял пиджак… потом рубашку… Хотел произвести впечатление своим развитым телом? Если так, это у него не получилось. И лучше бы он даже не прикасался к ремню своих брюк! Джилл пронзила его сердце ножом для колки льда. Перетащить дебелое тело мертвого гипно в другую комнату и кинуть в ванну оказалось трудно даже при помощи телекинеза. Джильда Бишоп оставила Ника в ванне с початой бутылкой любимого им абсента и деньгами, которые он предлагал ей, и снова отправилась в бар.

Следующим вечером там происходило невероятное — ее старый соперник Юджин Эрл Хасард сразился с самим мьюту. Стоило признать: с разбитым окровавленным лицом этот кадабра привлекал Джилл еще больше, чем раньше. Хотя, может, просто ХЛВ давал такой эффект. Хасард увидел Стальную Леди среди зрителей. После поединка он подошел и подмигнул ей: «Хватит официоза! Зови меня Джин. Забудь, что было — я еще позволю тебе одержать верх». Глупец, Джин, ты не должен был этого говорить! Как и не должен был прижимать ее к стене в углу бара. И Джильду не мучил тот факт, что его кровь не смывалась с рук после того, как она вилкой пробила ему сонную артерию.

Дальше следовала ночевка на квартире Ника. Может, стоило избавиться от трупа в ванне? Хотя, он был у себя дома… ХЛВ — и никаких мыслей о том, что приходится спать в одном помещении с трупом какого-то гипно.

Еще один вечер в баре и вновь знакомство. Крайне подозрительный алаказам с увечьями на лице, шее и левом ухе. Его имя Крикс. Он предложил Стальной Леди выпить, как будто не замечал, что ей уже хватит. Заказал «Тарковскую» и жареную рыбу, начал расспрашивать Джилл о причинах ее дурного настроения. Он ничего не знал о ее поединке с Хасардом! Он вообще не знал ее! «Проигрывать достойному сопернику не стыдно», — какая неуклюжая и старомодная попытка успокоить проигравшего! Да и волновало его вовсе не это. Джильда читала мысли Крикса отчетливее, чем собственные. «Хочешь пригласить меня?». «Нет, — был его ответ, — я знаю, что твоя гордость не позволит тебе согласиться с первого раза, а моя гордость не позволит мне уламывать тебя весь вечер». Она почувствовала, что начинает ненавидеть его так же, как Хасарда. Может, поэтому в следующий миг рыбная кость застряла у него в горле? Или ему нужен был повод удалиться в уборную? Какая сильная ненависть, как она притягивает! Джильда, ведомая ею, последовала за Криксом и застала его кашляющим над умывальником. Наконец, когда он выплюнул кость, она схватила его за воротник, легко поцеловала, провела рукой по его животу и ниже и прошептала: «Я поеду к тебе». Дать надежду и разрушить! В его номере в «Западной Истерии» чиркнуть ему по горлу лезвием отельной бритвы, выпустить кровь из его тела и мысли о нем из головы.

Но мысли не уходят. «Трех мужчин, которых я убила, звали Ник, Джин и Крикс. Ник, Джин, Крикс…». Их имена беспрестанно звучали в ее голове, когда она погружалась в отвратно тяжелый сон…

Пробуждение наступило резко, от очень сильного холода. Джильда без одежды лежала в ванне, и кто-то обливал ее ледяной водой из душа.

— Эй, слышишь меня, коматозница?

Она, дрожа всем телом, обернулась. Крикс, ЖИВОЙ И ЗДОРОВЫЙ КРИКС щелкал пальцами перед ее лицом, проверяя, действительно ли она в сознании.

— Ты жив?! — с огромным усилием произнесла шокированная Джилл.

— Живее всех! И ты тоже. Эта дрянь отправила тебя в кому? — Крикс держал в руке злополучный пузырек ХЛВ.

Джильда закрыла глаза ладонями. Три дня прошли в беспробудном наркотическом трансе, убийства существовали лишь в ее воображении, зато сама она могла умереть, если бы не этот алаказам с пластырем под глазом и драным ухом. Он жутко напоминал ей кого-то, едва знакомую фигуру из прошлого. Но сейчас это было столь важно. Сознание Джильды полностью заняла мысль о том, что она действительно могла так нелепо УМЕРЕТЬ.

— Потомство есть? — внезапно спросил Крикс.

— Нет, — стуча зубами от холода, ответила Джилл.

— Если хочешь иметь — завязывай с этой дрянью! — буквально приказал он и высыпал желто-красные капсулы в унитаз. — Хуа?

Армейский сленг? «Выслушал, понял, принял». Нет, принять не выйдет.

— А если мне плохо… что мне еще делать?! — сквозь зубы выдавила Джильда — от холода начали болеть виски и мышцы челюсти.

— Плакать, — быстро и четко дал ответ Крикс. — Не скрывай своих чувств — просто плачь.

Он подал Джилл полотенце и хорошенько растер ее тело, дрожащее крупной дрожью. Потом подал ей банный халат и на руках отнес в постель. Джильда мигом завернулась в одеяло, ее все еще трясло от холода и слабости. Крикс поднес ей кружку горячего напитка. Она сделала крупный глоток и чуть не подавилась, когда жидкость обожгла ей язык и небо.

— Алкоголь?! — выплюнув напиток обратно в кружку, вскрикнула она. После трех дней пьянства и употребления психостимуляторов организм вряд ли спокойно отреагировал бы на спиртное.

— Ромовый грог, — сообщил Крикс. — Не намного крепче глинтвейна. Смело пей, для профилактики простуды.

— Хуа, или как там у вас отвечают, — небрежно «отдав честь», покорилась Стальная Леди.

Тем не менее, Крикс сел на постель и пристально уставился на нее, словно следя, чтобы она наверняка допила все. Ей же не давало покоя сходство сидящего напротив алаказама с кем-то, кого она когда-то знала, или ей казалось, что знала.

— Может, расскажешь что-то о себе? Что за армейский сленг? Откуда такое дурацкое имя? И кто тебе так разукрасил морду?

— Дурацкое имя? Крикс — так звали предводителя восставших гладиаторов, соратника Спартака, — объяснил он. — Если не нравится, обращайся ко мне по фамилии — Никополидис.

Имя не говорило Джильде ни о чем. Она натянуто улыбнулась:

— Все равно не звучит. Я буду звать тебя Нико.

— Пожалуйста, — равнодушно ответил Крикс Никополидис. — Это даже проще.

— Нико… — с улыбкой повторила Джилл, и тут ее осенило: — Хм, так вот кого ты мне чертовски напоминаешь — Нико Старра! Одно лицо…

— …Один возраст и один уровень интеллекта, — кивая, продолжил Никополидис. — Проще говоря, я и есть он. Точнее, то был псевдоним. Мое настоящее имя — то, которое я назвал.

Алаказам сдернул полоску пластыря, красовавшуюся под правым глазом. Оказалось, что она скрывала очень старый шрам — точно такой же, каким был отмечен знаменитый шафран-айлендский бунтарь.

— А чем еще, кроме шрама, можешь подтвердить?

Крикс бегло улыбнулся:

— Прочти мои мысли.

Скорее всего, он знал, что именно это Джилл и попыталась сделать до того, как задала вопрос, как и то, какой результат ее ждал.

— Я ничего в них не понимаю, — созналась она.

Его мысли были каким-то бездонным хаосом, спутанным клубком ассоциаций, которые постоянно находились в разрозненном движении по петле бесконечности. В них не было и намека на структуру, какая есть в мыслях и воспоминаниях любого разумного существа, не было пластов опыта, сложенных от самых ранних до самых свежих. Все его мысли и воспоминания имели одинаковые вес и ценность, и ко всем ним был бы одинаково легкий доступ, если бы не их вечное движение. Никополидис понимающе кивнул.

— Это и есть доказательство. У меня неблочная структура памяти.

На секунду сердце Стальной Леди дернулось и замерло, чтобы затем забиться с неистовой силой.

— Это действительно ты… — проговорила она, чувствуя, как глаза вновь становятся влажными.

— Значит, ты могла меня видеть раньше? — спросил Крикс Нико. — Выходит, и я могу знать тебя?

— Вряд ли ты помнишь всех абр-сирот, которые восторженно смотрели на шафран-айлендских революционеров из окон трущоб с выбитыми стеклами, — смущенно ответила Джилл. — Я даже не помню, сколько мне было лет, но я была очень мала. Из всех, кто там ходил с оружием, охраняя нас, ты мне запомнился. Ты казался каким-то чистым, св… светлым, что ли.

Сперва алаказам хотела сказать «почти святым», ведь именно таким он показался ей в детстве, когда стоял под окном, в полицейской рубашке без нашивок, с желтым шафраном на плече за отворотом закатанного до бицепса рукава, с крестами на спине и груди, образованными портупеями пистолетов-пулеметов, весь в теплых оранжевых отблесках заката. Она, не знавшая своих родителей, тогда мечтала о таком отце. Теперь он, реальный, близкий и такой измученный, потерял свое величие, хотя черные, как два уголька, глаза по-прежнему лучились неповторимым душевным теплом.

— Я плакала, когда тебя казнили, — призналась Джилл, протирая глаза. — И с того дня больше никогда в жизни. И вдруг сегодня снова ты, и снова мои слезы… Как же ты выжил?

Крикс Нико изменился в лице, моментально помрачнев:

— Джованни Лучано инсценировал мою смерть в прямом эфире. На самом деле я стал материалом для опытов «Р-инкарнации». Я провел в криогенном сне тридцать лет и, похоже, своим освобождением обязан случаю.

— За что только…?! — удрученно задалась Джильда риторическим вопросом.

— За то, что я таких, как ты, пытался защищать, — твердо, но мрачно, произнес Крикс. — Я дал клятву на звездах в возрасте восемнадцати дней, что буду делать это.

Стальная Леди взглянула на собеседника с недоумением. Даже зная, какой выдающейся личностью среди экстрасенсов слыл Нико Старр, она не могла представить всей степени его исключительности. Знаменитый алаказам был словно из другого мира, что возвращало Джильду к детскому впечатлению о его святости.

— Слушай, меня, конечно, не удивляет то, что ты помнишь себя в возрасте восемнадцати дней, но что ты мог дать клятву…

— Я гений, — грустно ответил Нико. — «Если бы существовал кто-то, равный мне, я бы уже не жил».

— А как ты сам понял свою неблочную структуру памяти?

— В сравнении, как познается и все прочее. Читать чужие мысли, разбираться в чужой памяти мне было чертовски сложно. В обычной памяти доступ к более ранним и менее значимым воспоминаниям — нижним блокам — требует больших усилий. Для меня доступ ко всем блокам одинаково прост, и когда я выбираю из памяти одну основную тему, за ней всегда увязывается набор воспоминаний и ассоциаций. Я удерживаю их в уме одновременно.

— И какую тему ты удерживаешь сейчас, кроме нашего разговора? — поинтересовалась Джилл. — Какое-нибудь воспоминание?

Ее интерес разгорался все сильнее, алаказам уже совсем позабыла о трехдневном наркотическом кошмаре и вернувшем ее в реальность холоде.

— Это не одно воспоминание, — отвечал Нико. — Это день моей казни. Это мое дежурство в лагере повстанцев ночью во времена Eierkrieg’а. Это первый день моей жизни и первые осознанные воспоминания об отце — мир праху его… Обо всем этом я не хочу ни говорить, ни думать, но оно вертится в голове помимо моей воли.

— Даже первый день твоей жизни? Я даже не представляю, как можно помнить его осознанно.

Крикс смущенно усмехнулся:

— Я сам не всегда понимаю себя. Я помню, как открываю глаза после долгого глубокого сна и вдруг ощущаю себя в тесноте, темноте и духоте. Да, мне очень душно, я ничего не вижу, только чувствую, что мое тело обволакивает грубая ткань. Мне жутко неприятно от того, как она касается моей тонкой кожи. Когда мои глаза привыкают к темноте, я вижу доски. Стены и потолок из досок. Шахтерский барак, как я позже узнаю… Резкие громкие звуки за его стенами заставляют меня дергаться всем телом — сначала одиночные хлопки, затем продолжительный треск. И дело в том, что мне знакомы эти звуки. Я до сих пор не понимаю, откуда я мог их знать, ведь это было раньше, до моего дня номер один…

— И ты сумел частично запомнить и это? — изумилась Джильда.

Крикс Нико замялся с ответом.

— Возможно. Ведь это было не единственное, что показалось мне знакомым в мой день номер один. После тех выстрелов… я впервые понимаю, какие потребности есть у моего организма. Я лежу среди мокрого и грязного грубого тряпья, моя кожа нестерпимо печет, мой нос впервые раздражает вонь. Я начинаю голосить, но меня никто не слышит. Мой отец — скульптор — в другом конце барака крушит свое очередное произведение. И я почему-то знаю, что он всегда их ломает. А потом включает старый фонограф, пластинку «Across the Universe». Я поворачиваю голову на звук музыки и вижу его — он заклеивает пластырем порезы на лице, оставленные осколками камня. И та песня… она и сейчас звучит в моей голове.

Нико опустил глаза и растерянно улыбнулся. Он определенно испытывал неловкость от такого интереса к своей персоне, как и от воспоминаний, которые только что озвучил. Джилл присела на постели и нерешительно коснулась рукой его плеча, стремясь поддержать, приободрить. Он все так же с долей смущения поднял глаза, и что-то, замеченное боковым зрением, заставило его резко повернуть голову к окну. За оком, на темном фоне обложного неба парила светящаяся голографическая надпись: «Добро пожаловать в Нью-Йорк — Большое Трансгенное Яблоко! O*+SSS[]».

— Что там за символы? — как-то тревожно спросил Крикс. — Кто это пишет?

Его вопрос удивил Стальную Леди в очередной раз. Ведь это его подпись, такая же легендарная, как он сам! Но разве приговоренный алаказам мог знать о том, что станет легендой? Разве он знал при жизни такую славу, как после «смерти»? Он явно еще не успел разобраться во всем, что успело произойти и измениться за тридцать лет.

— «Дух Нико Старра», — произнесла Джилл. Ее рука увереннее легла на плечо Нико. — Ты стал символом борьбы, развернувшейся до тебя и продолжавшейся в твое отсутствие.

Крикс глубоко тягостно вздохнул и, насупив брови, потер ладонью лоб, словно у него в один миг разболелась голова.

— Значит, кто-то верил в мои обвинения? — воскликнул он, так обескураженно и разбито. — Все же знали, что я никакой не лидер и никогда не стал бы им! Все, кто знал меня, могли сказать, что я обыкновенный нерд! Но все чего-то боялись, так ведь?

— Ты умеешь играть в шахматы? — спросила Джилл.

Нико опешил, не ведая, что вопрос Джильды имеет самое прямое отношение к его рассказу. Он сдержал негодование, едва не отреагировав так, словно его прервали пустяковым вопросом, когда он начал изливать кому-то душу:

— Допустим. Но может, позволишь мне закончить, а потом сыграем, во что тебе угодно?

— Дело не в этом, — начала объяснять Джилл. — Если ты знаешь правила игры, ты должен знать, что такое гамбит. А в Ареопаге уж точно сидят сильные шахматисты.

— Хочешь сказать, меня пожертвовали, как пешку? Которую точно захотят взять! — для Крикса Нико это вряд ли было новостью, но горечи в его голосе от этого не стало меньше. Быть использованным, преданным, чей-то вещью… Стальная Леди хорошо понимала его, она не раз имела возможность прочувствовать аналогичное состояние.

— Но ведь действительно обошлись малой кровью, — неловко попыталась сгладить ситуацию она.

Нико сочувственно взглянул ей в глаза:

— Это, пользуясь твоей шахматной терминологией, цугцванг.

Джилл, ничего не ответив, убрала руку с его плеча. Что она может сказать ему — такому необыкновенному, так много пережившему и не имевшему возможности ничего забыть, вплоть до мельчайших подробностей и оттенков чувств? Нико Старр прожил жизнь, в отличие от Джильды Бишоп, которая была обречена просто существовать. Но, возможно, она и не хотела искать другой выбор? Стальная Леди где-то в глубине своей изломанной души знала это. Ее надежды и мечты умерли когда-то вместе с Нико Старром — последним идеалом борьбы и чести.

Кто-то постучал в дверь номера. Крикс пошел открыть и вскоре вернулся с несколькими коробками в руках.

— Привезли новые платы для ноутбука, — сообщил он задумчиво. — Самый дорогой в мире, и достался мне случайно — сам бы я никак не купил. Дороже только мой мозг…

Джилл осознала, что ее «работа» с ноутбуком не была сном. В ходе бессмысленных действий, ведомая неадекватными эмоциями, она действительно испортила чужую вещь. И меньше всего ей хотелось доставить такую неприятность Нико — герою своих детских мечтаний, которого она встретила так внезапно, и который уже успел спасти ей жизнь.

— Я заплачу тебе, — со стыдом потупив взор, сказала она. — Не деньгами, прости, но как-то иначе.

Крикс Нико снова сел к ней на постель и попытался обнять ее, но Джильда машинально его оттолкнула. По ее спине пробежал холод — холод иррационального, неконтролируемого страха, в один миг вылезшего на свет из глубин психики.

— Это не то, что ты подумал, кобель! — вскрикнула она, не отдавая себе отчет в том, что говорит и делает.

Крикс встал и сложил на груди руки.

— О чем ты подумала?! — недоуменно возмутился он. — Ты же мне в дочери годишься! Я только хотел успокоить тебя, чтоб ты насчет этого не заморачивалась, — он присел на корточки так, чтобы его глаза были на одном уровне с ее глазами, и, снизив тон, спросил: — Почему ты боишься меня? Я же такой же, как и ты.

— Не во всем, — через силу выдавила из себя Джилл. Нахлынувший страх, не подчиняющийся сознательному контролю, сковал ее тело. Ее снова начало морозить.

— Я мужчина — причина в этом? — предположил Нико. — Мужчина первый раз касается тебя? Может, дело в том, что тебе хочется близости, но ты боишься потерять независимость?

— Еще и доморощенный психолог? — фальшиво улыбнулась Стальная Леди.

Крикс пожал плечами:

— Нет, просто хочу, чтобы ты знала: я не сделаю тебе ничего плохого.

— И все равно ты будешь спать отдельно, от меня подальше.

— Хуа, я уйду на балкон, — покорился ей Нико. И только когда он ушел, Джилл сполна ощутила стыд за все, что ему наговорила.

Юджин Хасард по велению Абраксаса примчался в астропорт Шафран-Айленда. Теперь его ждала традиционная череда неприятных формальностей, обязательных для всех представителей его вида, прибывавших в страну либо покидавших ее. Служба безопасности астропорта досматривала всех без исключения экстрасенсов — постановление на этот счет действовало с 2065-го года.

В холле терминала экстрасенсы с вещами выстроились в ряд. Агенты службы безопасности проверяли их документы, смотрели вещи, некоторых заставляли снять одежду. Юджин знал, что они обращают внимание на подозрительные шрамы, мозоли на руках и прочие приметы, присущие тем, кто носил оружие в Шафран-Айленде. Ему опасаться было нечего, но сердце все равно забилось чаще. Он был далеко не единственным, кому была знакома неосознанная неприязнь к тем, кто проверял документы или вещи, только потому, что они беспочвенно подозревали его, и не важно, что их профессия — подозревать всех без исключений.

— Мы не фашисты из «Три-плэкса», чтобы цепляться ко всем, — словно услышав мысли Хасарда, произнес начальник службы безопасности. — Самки могут идти.

— Это унизительно! — крикнул один из экстрасенсов — молодой ясноглазый гипно, у которого как раз проверяли документы. — Мы же не называем ваших женщин самками человека!

Агент службы безопасности кинул на него гневный взгляд, собираясь теперь заняться им с особым пристрастием. Другой агент тем временем остановил Хасарда:

— Пройдите сюда для проверки документов.

Юджин проследовал за человеком и занял место в ряду тех, кто готовился к вылету. Агент проверил его личную карточку на совпадение ДНК, потом попросил открыть чемодан.

— Куда направляетесь, мистер Хасард?

— Я… еще не решил, — не дождавшись помощи Абраксаса, выпалил Юджин.

Сотрудник взглянул на кадабру исподлобья — ответ его определенно не устроил:

— Не решили… Но при этом собрали вещи. Бежите из города?

— Это из-за паранормальных явлений в Центральном парке, они плохо влияют на мое здоровье, — на ходу начал врать Хасард. — У меня обострился синдром Виллебранда, чего не было уже пять лет…

— Покажите Ваши руки! — перебил его агент службы безопасности.

Кадабра выполнил требование, и охранник астропорта пристально рассмотрел его ладони и пальцы, но не смог углядеть ничего подозрительного. Конечно, в этих руках никогда не было никакого оружия, кроме долбанной серебряной ложки! Но агент, кажется, все еще не был удовлетворен.

— Снимите шляпу, — приказал он.

Хасард сделал то, о чем его просили. Шрам, оставшийся после боя с мьюту, на какое-то мгновение привлек внимание агента, однако расспросов не последовало. Шрамы обычное дело для участников Битвы Менталистов, а признаков того, что кадабра когда-либо смотрел в прицел оружия, не удалось обнаружить.

— Хорошо. Разденьтесь до пояса.

Юджин ощутил, что его сердце замерло, чтобы спустя миг подпрыгнуть практически к горлу и там забиться с утроенной скоростью. Под джемпером на нем была майка с символами новой революции. Он глубоко вздохнул, лихорадочно соображая, что же делать, скинул пиджак, после чего стянул с себя майку вместе с джемпером. Агент службы безопасности осмотрел его торс, но не нашел никаких подозрительных боевых отметин. Он уже мог, наконец, отпустить Хасарда, но тут его взгляд упал на стальную ногу.

— Закатите штаны, — скомандовал сотрудник.

Он так внимательно принялся изучать протез, что начальник охраны решил вмешаться, увидев проблему:

— Что тут?

— Протез очень странного образца, и никакой маркировки, — отчитался агент.

Начальник подозрительно взглянул на Хасарда.

— Дайте Ваш телефон, — попросил он.

Юджин протянул телефон человеку, тот принялся просматривать переписки и список контактов.

— Есть запрещенная информация? — спросил начальник службы безопасности.

— В чем проблема? — пытаясь сохранять самообладание, спросил кадабра. — Нельзя выезжать из страны с одной ногой? Или в некоторые страны не пускают приезжих, если протез не соответствует установленным стандартам?

— Проблема в том, — заговорил агент, проводивший его досмотр, — что ты, парень, похож на чемпиона Юджина Эрла Хасарда. И по документам выходит, что ты Юджин Эрл Хасард. Но если бы всемирно известный чемпион потерял ногу, я полагаю, об этом бы тут же написали в сети и в газетах. Ты так не думаешь?

— Я думаю, Вам стоит спросить об этом кандидата в президенты Сабрину Андерс! — наконец, нашелся, что ответить, кадабра. — В моем телефоне есть ее номер.

Начальник охраны кивнул и отдал телефон Юджину.

— Одевайтесь, складывайте вещи и проходите, — сказал он. — Надеюсь, Вы поправите свое здоровье, мистер Хасард.

— Спасибо, сэр, — ответил Юджин начальнику охраны.

Он еще хотел бросить на прощанье агенту какую-нибудь ироничную или унизительную фразу, хотя бы: «Дать Вам автограф на память?», но так и не решился на подобное. Подозрений и проверок с него хватило, нужно было попытаться поскорее забыть досадное неудобство. Кадабра прошел к кассам, наблюдая, как на посадочную площадку опускаются два челнока.

«Неплохо… — зазвучал в голове голос Абраксаса. — Достойно фотофиниша на олимпийском заезде! И… выигрывает… южный рейс! Объединенная Гвиана, Экватор-Сити!».

«И почему только ты не проявил себя, когда это было мне нужно?!» — пронесся было риторический вопрос в мыслях Юджина. Однако он сам передумал просить ответ — мало ли, каких дров наломал бы эгоистичный и грубый древний бог, если бы вмешался в современные формальности. В очередной раз взяв Хасарда под полный контроль, Абраксас повел его к кассе.

— Ближайший рейс! — запросил бог голосом кадабры, когда подошла их очередь.

— Направление? — не поднимая головы, бросил кассир.

— Объединенная Гвиана, Экватор-Сити, — ответил Абраксас.

Человек протянул ему билет:

— Отправляется прямо сейчас. Можете попробовать успеть.

— Без сдачи! — Юджин по велению бога кинул кассиру пачку денег и бросился бежать к челноку. Кратчайшим путем, перемахнув через турникет. Если бы только у него был выбор, кадабра вообще ни за что не сел бы на этот рейс, но сейчас Абраксас заставлял его бежать и прыгать через турникеты, несмотря на одышку и тяжесть стальной ноги, потому что все, кто приобрел билеты заранее, уже занимали места на борту — не сказать, что лучшие, скорее, наиболее пригодные для сидения.

«Объединенная Гвиана — рассадник терроризма и, что еще хуже, редких тропических инфекций! — пытался кадабра телепатически втолковать богу свое недовольство таким решением. — Я не псих, чтобы ехать туда без предварительной иммунизации или хотя бы профилактических препаратов!». В ответ в голове зазвучал снисходительный смех Абраксаса. «Ты ведешь себя как безнадежный ребенок, друг мой! — произнес бог. — Пока мы едины, тебе ничто не угрожает».

Челнок, отправляющийся по маршруту «США, Нью-Йорк, Шафран-Айленд — Объединенная Гвиана, Экватор-Сити», был расписан ядовито-яркими этноузорами, традиционными для гвианского спейсплан-транспорта. Внутри дизайн оказался таким же кислотным, а воздух в салоне был сухим и затхлым. Облезлые кресла занимали мутные личности самого разного пошиба. Группа сектантов в темно-бордовых капюшонах, бубнящих себе под нос какую-то несуразицу; разбойник или террорист с красно-зеленым ирокезом, в камуфляже и броне, с лицом, человеческие черты которого похоронены под шрамами; независимый вирусолог с контейнерами для образцов тканей, отправляющийся на бесшабашный поиск редкой заразы в джунглях; несколько потерявших рассудок наркоманов… Под ногами внезапно проползла средних размеров змея… Это был первый случай, когда Хасард смог честно порадоваться присутствию Абраксаса в своем теле. «А Ева Тернер — очень мужественная, если летала в подобной компании!» — подумал Юджин. Пройдя еще немного вперед, он остановился. Кадабра! Она сидела у иллюминатора и читала книгу, не обращая внимания на змей, обосновавшихся вокруг — на полу, на спинках кресел и на полках для багажа. Салон кишел змеями самых разных размеров и расцветок — в основном это были экансы и крупные севайперы, была и пара-другая раздувших капюшон эрбоков. Какой-то помешанный любитель рептилий перевозил их в двух огромных сумках с плохими молниями, и когда гады расползлись, решил, что его любимые змейки имеют право ползать, где им угодно. Плевать на змей! Хасард, неосознанно приглаживая усы и поправляя воротник пиджака, смотрел только на незнакомку: у нее пронзительные светло-карие глаза и лоснящаяся шерсть, усы совсем коротенькие, отметина на лбу насыщенного красного цвета, в ушах крупные золотые серьги в форме острия стрелы, на ней строгий черный костюм и белый пуловер с золотой брошью квадратной формы, на которой выбиты символы с карт Зенера — символы новой революции, на ее чемодане изображение венгерского флага, а в руках книга по молекулярной биологии.

— Могу я…? — спросил, было, Юджин, указывая на формально свободное место, а фактически занятое змеями во главе с огромным и недружелюбным севайпером.

Кадабра с книгой, хитровато улыбаясь, взглянула на него:

— Если осмелишься, чемпион!

— Я осмелюсь на что угодно, — уверенно ответил Хасард, перекладывая змей с кресла на пол, — чтобы сесть рядом с Вами!

— Я и не сомневалась, — усмехнулась незнакомка, — если уж ты вызвал на бой мьюту! К тому же, всяко лучше ездить с рептилиями, чем с психами или террористами. Я Полгар-Терек Елена. Зови меня Элен.

«В любом варианте ее имя прекрасно, как и она сама… Елена Прекрасная! — мысленно заключил Юджин, занимая только что освобожденное от гадов место рядом с ней. — Если мы встретились благодаря интуиции бога — что ж, спасибо тебе, Абраксас!».

— Ты можешь звать меня Джин, — он в типичной для себя манере поцеловал руку Элен. — Признаться, мне не по себе от того, что мое лицо снова стало узнаваемым.

— Твое лицо во всем мире по всем каналам, — ответила Элен. — Тысячи версий того, чего же ты добиваешься.

— Я просто жертва случая, и уж никак не хотел такой славы, — печально проговорил Юджин, пожав плечами.

— «Что слава? Радуга в глазах, Луч, преломившийся в слезах»… Не будь таким серьезным, этот проходимец Гойя со своими заявлениями мог бы кого угодно засмешить до смерти. Джильда Бишоп никак не похожа на того, кто проникся бы хоть каплей жалости к сопернику.

Похоже, новая знакомая была хорошо осведомлена о последних новостях, касавшихся Хасарда, если только не следила за ними намеренно. В любом случае Юджин ощутил неловкость и попытался перевести тему в иное русло:

— Я отвык говорить об этом. Я же ушел из спорта более года назад…

— Я знаю, — кивнула Элен. — Теперь ты историк. Не понятно, почему не политолог?

— Ну, как по мне, лучше раскопки где-то в Гвиане, чем копание в грязи в политике. Для последнего у меня столько здоровья нет, — Юджин усмехнулся.

— Ты за этим направляешься в Гвиану — раскопки?

— Отдых. Реабилитация после травмы.

Севайпер, раздраженный тем, что Юджин занял его место, неожиданно атаковал экстрасенса. Зловеще шипя, он попытался вонзить длинные ядовитые зубы в ногу обидчика, но после укуса упал вверх брюхом. Пасть змеи закровоточила.

— Живодер, что ты сделал с ним?! — чуть не плача, воскликнул перевозчик рептилий, сидящий впереди.

Хасард закатил правую штанину:

— Его ошибкой было кусать меня за правую ногу. Американская сталь высшего качества.

Шокированный любитель змей прикусил пальцы. Юджин усмехнулся, глядя на Елену:

— Думаю, я сказал достаточно о себе — так мы почти в расчете.

— Почти? — недоуменно переспросила кадабра.

— Ты многое знаешь обо мне. Но я о тебе — ничего.

Беглая улыбка мелькнула на лице Элен, и она начала рассказ. Полгар Елена родилась в Секешфехерваре в 2062-м году, о родителях она не упомянула. Участвовала в венгерской Битве Менталистов до 2089-го, когда ее родина, наконец-то, приняла общеевропейскую конвенцию о правах экстрасенсов, после изучала генетику в Университете Сегеда. Там она познакомилась с неким Аланом Тереком, за которого в 2091-м вышла замуж, однако спустя год он умер. «У нее восхитительные светлые глаза», — слушая ее, думал Джин. Свое обучение она закончила в частном центре в Бостоне и перед возвращением в Европу получила две ученые степени. «Ее легкая улыбка также потрясающая». Теперь она проживает в Будапеште, где имеет достаточно высокую должность. Активно сотрудничает с американскими коллегами, часто бывает в Штатах. На ее носу есть едва заметный шрам — напоминание о Битве Менталистов, что только добавляло ей шарма в глазах Джина.

— … Сейчас я специалист по атипичной генетике и наследственным аномалиям, — подытожила Элен.

— Значит, ты рада меня встретить? — намекая на свою неординарность, пошутил Хасард.

Кадабра с улыбкой протянула руки к лицу Юджина и сняла с него темные очки. Болезненный свет солнца вызывал желание закрыть глаза и отвернуться, но Хасард стерпел — так был приятен трепетный взгляд Элен.

— Удивительные глаза… Особенности твоей внешности — не дефект, а результат уникального сочетания генов, — прошептала она.

— Комплимент от генетика? Своеобразно.

— На самом деле в Гвиану меня пригласили познакомиться с носителем древнейших генов. Интересный случай, не так ли?

— Да, очень, — воодушевленно подтвердил Юджин.

Элен сохраняла строгость и серьезность, говоря о своих научных интересах. Что же касательно Джина, то он уже влюбился.

— А этот носитель древних генов живой? — поинтересовался он.

— Этого не уточняли.

— Что ж, если понадобится пообщаться с ним — знай, что у тебя есть на примете специалист по древним языкам, — Хасард подмигнул Элен, она улыбнулась в ответ.

Эта встреча была роковой. Внезапный отъезд в Гвиану казался теперь игрой, в которую Юджин был совсем не прочь сыграть. Челнок уже поднялся над облаками, приближаясь к всегда тихому и стабильному предкосмосу. Почти полдень. Цвет неба — чистейший церулеум, чего не увидишь в Нью-Йорке. В ярком свете солнца глаза Элен кажутся золотыми. Джин чувствовал, что почти счастлив… Его душе становилось все легче, когда челнок отлетал все дальше от холодного антрацитового города с его ранами и слезами.

Юджин Хасард покинул Нью-Йорк как раз в то время, когда к зданию, где находилась его квартира, прибыл аэрокар Аттилы Босворта. За рулем сидел Хан Басман, чья кожа стала еще более белесой, чем обычно. Серо-голубые глаза азиата-альбиноса были широко распахнуты. Парень пребывал в шоковом состоянии с минувшей ночи, он боялся лишний раз взглянуть на своего партнера, не в силах даже на время забыть его красные глаза и хищный оскал. И еще более пугающей оказалась картина чудовищной противоестественной смерти персиана Гоголя. Она до сих пор стояла перед мысленным взором Хана.

Басман остановил аэрокар. Аттила схватил парня за воротник пиджака и выволок из машины.

— Показывай, где проживает этот кадабра! — приказал Босворт.

Азиат-альбинос вошел в здание и вызвал лифт. Сойдя на нужном этаже, он указал на дверь. Координатор «Три-плэкса» ни на миг не ослабил свою хватку, и несколько раз воротник сдавливал горло Хана. Босворт вышиб дверь ногой и грубо втолкнул Басмана в проем. Аттила просто таскал за собой парнишку или швырял его в сторону, как тряпку. Несмотря на страх, это начинало бесить Хана. Он задумался, пытаясь подобрать слова, какими можно было бы воздействовать на невменяемого Тила, но возглас Координатора сбил его с рассуждений.

— Здесь все воняет тобой, Абраксас! — с отвращением прорычал Босворт, осматривая аскетичную квартиру, в которой даже покрытие на стенах отсутствовало.

Хан Басман инстинктивно принюхался к воздуху в помещении:

— Хм, по-моему, здесь пахнет только лосьоном для шерсти и тухлым мясом.

Оглянувшись в сторону, откуда тянулся запах мяса, азиат вздрогнул. За матовым стеклом двери что-то шевелилось. Аттила тоже заметил подозрительное движение. Он резко распахнул дверь — и воздух содрогнулся от криков: вопля боли Координатора и клекота разозленной птицы.

— Проклятый трупоед! — прорычал Босворт, отбиваясь от брейвери, чьи когти глубоко, до самых костей царапали его лицо. Из порезов на бледной коже засочилась черная жидкость. Резким движением стерев капающую с щетинистого подбородка темную кровь, Аттила потянул к птице почерневшие пальцы. Но брейвери оказался не чужд инстинкт самосохранения, и крылатый хищник ретировался в соседнюю комнату. Когти заскрежетали по оконному стеклу, но Аттила Босворт не думал преследовать птицу. Он собирался идти по следу хозяина брейвери — кадабры Юджина Эрла Хасарда.

— Оставил еду питомцу — значит, собрался куда-то далеко и надолго. В астропорт! — приказал монстр в человеческом теле и потащил Хана Басмана из квартиры обратно к аэрокару.

Крикс сидел на балконе отельного номера и никак не мог заснуть. Еще бы — ведь он выспался лет на шестьдесят вперед! Единственным возможным отдыхом сейчас был транс. В измененном состоянии сознания все жизненные процессы замедляются, а время трансформируется. В единую вязкую смесь сливается прошлое, настоящее и грядущее. Вчера Нико подумал о том, что мог бы быть писателем, и даже, вскрыв пачку бумаги для распечаток, на первом листе нетвердой рукой крупными буквами черкнул: «Глава 1», — и после некоторых раздумий набросал немного текста. Алаказам собирался написать историю борьбы под знаками «O*+SSS[]».

Параллельно Крикс вспоминал встречу с Джилл. Он зашел в бар «ПсихоТоксин» и, заметив ее с порога, уже не смог отвести взгляд. Вызывающая незнакомка в темно-синей майке с крупными хаотичными дырками, кожаных брюках и плаще с черным беретом под погоном. Ее уши украшали тоннели из белого металла с огромными черно-синими агатами в отверстии, а в левом ухе также был еще один туннель поменьше, выполненный из черной стали. Кончики коротких завитых усов были подкрашены синей краской. Алаказам глушила водку стакан за стаканом, как воду. Такого Крикс еще никогда не видел. Видимо, она из тех дерзких женщин, которые гуляют сами по себе, предпочитая ни с кем не связываться, чтобы не быть никому должными. А если уж такая одиночка с кем-то сойдется, если признает кого-то близким по духу, то уже точно никогда не предаст. Потому Крикс Нико и выбрал именно ее в качестве своего «поводыря» в изменившемся мире.

То, что Джилл теперь сказала ему о шахматах, тоже навевало воспоминания. Нико Старр сам подписал свой смертный приговор тридцать лет назад — ему пообещали, что так будет лучше. «Кто меня подставил?» — спрашивал алаказам, и получал сухой ответ: «Какая уже тебе разница — ты все равно не сможешь отомстить». Сейчас он получил возможность отомстить. Вот только нужно ли это? Возможно, того, кто сдал Нико Старра, уже не было в живых. Возможно, никого из тех, кого он знал, больше нет.

Зато была Джилл, и рядом с ней Криксу было сложно думать. Даже собрав всю силу воли, он не мог заставить свое тело не реагировать на ее дерзкие прикосновения — так его никто не щупал никогда в жизни. Алаказамы вдвоем сидели на задних местах в воздушном такси. Никополидис вез Джильду в свой номер в «Западной Истерии» — ей нужна была помощь после приема наркотиков. Сама Джилл, правда, не осознавала проблемы — в тот момент ей был нужен Крикс, точнее, определенная его часть. Он пытался силой бороться с ней, убирать ее руки от своих брюк, но вскоре силы его кончились. Тогда остался один выход — перевести ее внимание на другой процесс и дать ей бутылку водки, которую она хотела немного меньше, чем его. Конечно, Крикс знал, что потом откачивать ее будет еще сложнее, но так уж было лучше, нежели потерять контроль и сносить ее на глазах у человека. «Слушай, звероящер, если твоя самка уделает мне машину…» — решил предупредить водитель такси. «Она не моя самка, — заявил Нико. — Не жена, не сестра, не дочь, вообще никто». «Все может измениться! Давай за это выпьем! — с безумным возгласом Джилл сделала крупный глоток водки, после чего взяла Крикса за плечо и попыталась встряхнуть его. — Ну, чего мы такие задумчивые? Вот! — она протянула ему пузырек с ХЛВ. — Ответ на все твои вопросы. Очисть свой разум». «Я не самоубийца», — отмахнулся Крикс. «Зря! Умри с улыбкой — и будешь смеяться следующие семь жизней!».

Нико не сердился на нее после всего, что было в такси, ни сразу по прибытии в отель, ни теперь. Конечно, никакие жизненные обстоятельства, по мнению алаказама, не могли оправдать употребление наркотиков, но с другой стороны он знал, что психоактивные вещества, как правило, становятся ответом на жизнь в двух случаях — либо когда все очень плохо, либо когда все слишком гладко и скучно. Джилл определенно не принадлежала ко второй категории — это мог сказать кто угодно, даже не будучи экстрасенсом. Крикс почувствовал в новой знакомой столько боли и страха, что теперь он почти инстинктивно желал оградить ее от всего, обогреть ее душевным теплом, которое он не растерял несмотря ни на что. Значило ли это стать для нее отцом, которого у нее не было? И сможет ли он это сделать?

В такси Никополидис поймал себя на ощущении, что из зеркала заднего вида на него смотрит призрак его отца… Прошло какое-то время прежде, чем Крикс осознал, что погасшие черные глаза были его собственными, что это у него самого уже появлялась первая седина на завитых кончиках усов, и что рана на шее алаказама в отражении — это «подарок» Нико от охотника-эрбока (видимо, пластырь отклеился из-за трения о грубый пиджак). Тем не менее, теперь его всегда будет преследовать образ печально прославленного мученика Алкида Никополидиса. Отец продолжал бороться, даже когда умирал, вырезая самому себе раковую опухоль заточенной ложкой! Его стоит уважать хотя бы за это.

Почему только он повернулся спиной? Почему так легко ушел? Не потому ли, что Крикс убил свою мать? Какие условия жизни были в лагере рабов, горбатившихся в шахтах? Сколько экстрасенсов умерло там от истощения или болезней? С неизбежно плачевным состоянием здоровья было невозможно отложить яйцо и остаться после этого в живых… Все это можно понять. И кто знает, какую психологическую защиту включил Алкид, чтобы пережить потерю.

Крикс Нико, как ему показалось, отследил в себе тенденцию всегда оправдывать всех. Наверняка он оправдал бы и Фанталлена, если бы задумался о нем. Как искоренить в себе патологическое сострадание, как научиться не прощать, не доверять, как обезопасить себя от новых предательств? Никополидис вновь вернулся к мыслям о мести тому, кто его подставил в Шафран-Айленде. Он не сумеет отомстить — черты, необходимые для свершения вендетты, не заложены в его характер. И сейчас алаказам готов был съедать себя за это.

Черт, ну почему Крикс не узнал, где погребен отец? Все же стоило отдать дань уважения его несломленному характеру. Сын столь сильной личности не должен сдаваться! Ни за что! Крикс будет жить, будет сражаться и побеждать! И если Абраксас, Эоны и вся эта дребедень о загробной жизни имеет в себе хоть каплю истины — то возрадуйся там, Алкид! Твой сын дал клятву — клятву на звездах, и если первую часть своего завета он уже исполнил — за второй дело не станет!

Алкид Никополидис. Грек по происхождению, скульптор по профессии, назван в честь Геракла. Он из прошлого, как и его сын Крикс. И это сходство пугает.

Крикс Нико вспоминал об отце и наутро, когда перед зеркалом в ванной обрабатывал рану на шее. Опасной бритвой с логотипом «Западной Истерии» он сбривал шерсть вокруг раны, чтобы пластырь лучше держал повязку. Лезвие несколько раз задевало край раны, и кровь капала в раковину. Зрелище напомнило сцену из фильма «Pink Floyd. Стена».

«У меня есть книжечка моих стихов в черном переплете, у меня есть портфель - в нем зубная щетка и расческа.

А когда я веду себя смирно, мне бросают подачку.

Мои ботинки перетянуты эластичной лентой, чтобы не спадали с ног.

Меня мучает грусть, как распухшая рука…

Я могу выбрать любой из тринадцати каналов телевидения, но все они - дерьмо.

У меня есть электрический свет.

У меня есть внутреннее видение, я обладаю поразительной наблюдательностью.

Именно поэтому я знаю, когда пытаюсь дозвониться до тебя, что дома все равно никого не будет»…

Нико сам не замечал, что проговаривал текст композиции едва слышным шепотом, и каждое слово медленно плыло вверх в холодном воздухе вместе с белым паром его дыхания.

«… На моих пальцах - никотиновая желтизна.

Я ношу серебряную ложку на цепочке.

У меня есть раздолбанное пианино, поддерживающее мои бренные останки.

У меня - дикий, остекленевший взгляд… У меня есть сильное желание взлететь, но мне некуда лететь… Некуда лететь… Некуда»…

Щелчок и вспышка света резко выбросили Крикса из блаженного оцепенения.

— Ты до сих пор здесь отмораживаешь себе яйца? — удивленно спросила Джилл, держащая в руках камеру.

Нико мотнул головой от неожиданности — и приличная горсть снега свалилась с его темени. Снег лежал на его плечах и коленях, а усы успели покрыться инеем. Балкон замело чуть ли не по самые перила, и Нико сидел на стуле по колено в снегу, возможно, всю ночь, и ни минуты не спал.

— Не беспокойся за меня, у меня за последние годы выработалась сопротивляемость холоду, — ответил он Джильде, подергивая ушами, чтобы стряхнуть с головы остатки снега.

— Пошли пить грог, — усмехнувшись, позвала новая знакомая.

Никополидис улыбнулся в ответ — легко и искренне — и зашел в комнату. Согреться на самом деле не помешало бы, и Крикс обрадовался, увидев, что две полные чашки горячего напитка уже ждали на столе. Рядом с ними в нетронутом виде лежали полуразобранный ноутбук, новые платы и бумаги, которые Нико замарал вчера, пересказывая хаотичные воспоминания.

— Ты пишешь какой-то роман? — поинтересовалась Джилл, бросив взгляд на рукописные страницы. — Автобиографический?

Крикс смутился. В памяти внезапно всплыл образ горящих рукописей. Нико Старр несколько раз в жизни сжигал то, что писал, и нерешительно признавался себе, что ощущал при этом своеобразный кайф. Его завораживало зрелище того, как оранжевые щупальца гладят бумагу, заставляя ее сжиматься и менять цвет, как на больших кусках пепла еще различаются остатки чернил и как легко они рассыпаются в руках. Казалось, что этим священнодействием можно стереть прошлое — несколько минут вера в такую возможность была прочнее стали. И эйфория освобождения от груза еще целый день окутывала его мысли. Может, как раз поэтому теперь Крикс снова захотел сжечь страницы.

— Да, пишу, — отпив грога, признался он. — Знаю, это странно. Столько лет я занимался информационными технологиями — я должен быть воплощением рационального ума. И, тем не менее, что-то внутри меня заставляет меня заниматься этой ерундой.

— Но ты же не машина, — возразила Джильда. — И вообще, слово «экстрасенс» означает «сверхчувствительный», так что тонкая душевная организация — это нормально для таких, как мы. К тому же, вдруг спустя еще тридцать лет никто и не вспомнит, что такое, например, Eierkrieg? Ведь никто из журналистов об этом не писал.

Нико вздохнул — напряженно и одновременно с облегчением. Она была права, безусловно. Но был ли он готов излить все переживания на бумагу? Был ли готов вынести их на свет в дрожащих холодных ладонях?

— Ты позволишь мне прочитать главу? — попросила Джилл Бишоп.

Нико махнул рукой. В конце концов, может, после прочтения именно новая знакомая даст ему совет касательно судьбы зарождающего творения.

Джильда осторожно собрала листы в стопку и погрузилась в чтение, продолжая пить грог небольшими глотками. Криксу не требовалось перечитывать рукописи — он знал каждое слово наизусть:

«…Эусин Фанталлен многому учил меня, но в первую очередь я отлично стрелял, в том числе по-македонски. Вагош Вайнайатт предложил мне дежурить ночью в паре с Ибрагимом Аль-Джохаром и отстреливать умбреонов. Ибрагим был сопляком — ему было всего-то около пятнадцати лет. Он почти всегда держал автомат двумя руками, прижав к груди, словно ребенка. У него были ближневосточные корни, и он носил мусульманскую молитвенную шапочку, отчего был предметом насмешек для мужиков, которые советовали ему «еще нарисовать себе на башке полумесяц». Думаю, отчасти ему завидовали, что он был выходцем из тех стран, где отношение к экстрасенсам было не столь исполненным предрассудков, а в какой-то степени даже уважительным, но потом была война, и вот он оказался здесь, в гетто, из-за солдат Анны Лучано.

— Разве диких умбреонов не истребили? — удивился я тогда, выходя с ним на смену.

— Истребили, — ответил Аль-Джохар, — но выращивают же их некоторые люди ради меха? Наиболее вероятное предположение: их намеренно запускают сюда, чтобы они жрали яйца и новорожденных детенышей. Поэтому Рудольф Ясперс назвал это «Eierkrieg» на своем родном языке.

— Не лучшие условия у вас для размножения…

— А что нам делать? Вымирать? Этого от нас и ждут — но хрен им! Может, мои дети увидят мир лучше этого, «прекрасный новый мир»…

Он еще долго трепался о своей судьбе, пока мы обходили наши трущобы. Что-то черное стремительно метнулось из-за угла. Ибрагим среагировал, но, конечно, выстрелил мимо. Умбреон замер и впился в нас красными глазами. Он держал в зубах бездыханное маленькое существо с короткой буро-желтой шерстью. Я выстрелил зверю в голову, подбежал к нему и разжал зубы, но было поздно. Крошечный дроузи, которого он схватил, уже не дышал. Приоткрытый рот детеныша был черен от запекшейся крови, а его шею покрывали раны. На выстрелы уже сбежалась толпа, в которой находился и отец этого дроузи, Леслав.

— Я не успел, простите, — прошептал Аль-Джохар.

Не слушая его, Леслав молча взял своего отпрыска на руки и удалился. Говорили, этот гипно так и просидел всю ночь рядом со своей женой, которой требовался отдых — она разродилась только два дня назад. Он держал на руках сына, что-то шептал и нежно гладил его, будто спящего, а не мертвого. А с первыми лучами рассвета траурная процессия двинулась к зданию Детского музея Шафран-Айленда. Фактически, это было уже не здание, а только стены, кругом же был могильник. Наиболее сохранившуюся стену украшала огромная фреска Абраксаса, окруженного Эонами, и надпись: «Их слишком любили Небеса». Все, захороненные в этом месте, были детьми.

Гипно Эдгар, шафран-айлендский жрец, надевший для церемонии необычное тяжелое черное пончо с лентами и широкополую шляпу, произнес краткую речь:

— Смерть того, чья душа кристально чиста, подобна сну без сновидений, за коим следует пробуждение в ином мире, Мире Света, где Эоны, духи небесные, оберегают каждый его шаг. Мы не прогневаемся на тех, кто уходит от нас столь рано, а возрадуемся за них, ибо они счастливее нас.

И тут он взвыл, затянул песнопение на старом, забытом нашем языке, непонятное мне, но выворачивающее, выжимающее душу. У Эдгара был глубокий, сотрясающий вибрациями сердце голос, он ревел, меняя тональности протяжно-горькой мелодии. Его песня выдирала из нас с корнями горечь и зажигала гнев, раскаленный и ослепляюще-белый.

Леслав слушал гипно-жреца лишь вполуха — он пожирал глазами Аль-Джохара.

— Поговорим с тобой, когда встретимся в аду! — сказал он шепотом этому кадабре.

— В абраксианстве есть ад? — сам не зная, зачем, поинтересовался я.

— Да, — ответил гипно. — Оттуда приходят умбреоны и хаундумы! — процитировал он мне древние поверья степных кочевников.

— И туда нам дорога! — бросил, будто прокашлял, вклинившись в беседу, очень сутулый алаказам с дрожащими руками, имени которого я так и не успел узнать.

— А почему вы так уверены, что все вы попадете в ад? — я искренне не понимал его.

— Ты хоть чуть-чуть узнал нас? — спросил гипно Леслав. — Кому мы такие нужны в раю?

— Своим умершим детям, нет?

Старейшина Вайнайатт взял меня за плечо и отвел в сторону. Ему не хотелось удручать меня, но он должен был озвучить истину, наедине, глаза в глаза.

— Нико, ты хороший парень, с большой душой. Таких уже мало. Но… пойми, Абраксас слишком долго посылал испытания нашему духу, нашему принципу ненасилия, нашему уважению к любой жизни. Мы подвели его и самих себя. Мы все до мозга костей ненавидим. Все жаждем крови, в каждом поколении этот голод только больше! С рождения здесь каждый из нас быстро забывает страх, становится старше на целую жизнь. И злее на две вперед. Думаю, потому наш бог давно покинул нас. И, если мы не сумеем победить в своей борьбе, утолить свой голод, перешагнуть черную пропасть своей ненависти и вернуть свою свободу, он никогда снова не обратит свой взор на нас!

Шок? Нет, в тот момент я не был сломлен. Я просто испытывал жалость к тем, кто был вынужден думать так о себе, словно об испорченных правомерным гневом и ненавистью навсегда, но ответил без колебаний: «Хуа!». Только свобода, возращенная, не ограниченная ничьими страхами свобода могла положить конец злобе. Разве они могли иначе чувствовать? Я знал, что если, умирая, мы будем кричать, нас никто не услышит, а когда мы умрем, никто не заплачет…».

Джилл положила бумаги на стол.

— Крайне печально, — проговорила она. — Что стало с нашими надеждами?!

Крикс развел руками.

— Я не могу упрекать кого-то за веру в худшее — в той ситуации нельзя было надеяться ни на кого и ни на что, кроме себя. Я хотел бы во что-то верить, хочу и сейчас, но во что верить? В бога? В идею? Может, в пирамиды над городом? В неповторимого в своем роде мьюту? Или, чего уж там, в «Р-инкарнацию»?!

За окном опять парило послание от «Духа Нико Старра». В этот раз оно возвещало: «Р-инкарнация» — воздаяние за грехи, которых не было! O*+SSS[]». Джилл молчала. Крикс ощущал, что она хочет сказать что-то еще, но если и решится, то произнесет только нечто нейтральное, например, выскажется о языке повествования, который у Крикса объективно был весьма невыразительным и сухим.

— Тебе не безразлична эта тема? — осторожно озвучил свои ощущения Никополидис.

— Я родилась в то время, — подтвердила Джильда. — Я одна из тех детей, которых ты защищал, помнишь? Выходит, я у тебя в долгу уже дважды.

— Забудь. Я же говорил, ты ничего мне не должна.

— У тебя хоть была мечта … — удрученно вздохнула Стальная Леди. — А мне казалось, что в моей жизни не будет ничего, кроме Битвы Менталистов — думалось, вот если однажды и уйду, дальше что? Буду защищать титул, только уже сама за себя. И самое страшное, что мне ничего и не хотелось…

— Никогда не поздно мечтать и начинать к чему-то стремиться, — заверил Нико. — Тебе нравится делать фотографии?

Его слова нашли отклик в душе Джильды, ее глаза на миг зажглись. Она верила в Крикса, само его присутствие, казалось, давало ей надежду, и она была готова мчаться куда угодно, куда укажет он.

— Фотография — отчаянная попытка увековечить красоту мгновения, — откровенно ответила бывшая чемпионка.

Что же ей больше всего хотелось увековечить сейчас? Его — Крикса Нико.

— Я подарю тебе эту камеру. Ты сможешь заниматься фото- и видеосъемкой. Может, кино когда-нибудь снимешь.

Джилл улыбнулась — так тепло, как никогда. Никто бы не поверил, что знаменитая Стальная Леди умеет так улыбаться. Она встала из-за стола и обняла Крикса. И в этот миг испугался он. Его взору предстало то, чего он не мог видеть раньше.

— Что за шрамы у тебя на запястьях? — насторожился Нико.

Джильда Бишоп сама призналась ему, что ее жизнь всегда была пуста. Он боялся и думать, насколько же она измучена, опустошена, подавлена. При всем этом Крикс не мог поверить, что она способна лишить себя жизни. Не отказывался верить, а не мог допустить такой вариант логически — все же в этой женщине было столько силы, столько потенциала для противостояния, столько гордости.

— Это не то, что ты думаешь, — поспешила объясниться Джилл. — Это был способ дать отпор моему тренеру.

Крикс не успел задать очередной вопрос — недоумения на его лице было достаточно, чтобы Джильда продолжила говорить. Люциан Гойя пытался подчинить ее себе, сломить ее волю, и для этого он выбрал поистине унизительный способ, соответствующий его девиантным желаниям. Кроме унижения его действия причинили мучительную боль, и когда тренер впервые наказал Джилл за поражение, метод подействовал — больше она не поигрывала никогда. До того самого момента, когда на ее пути к «десяткам» встал «загадочный Юджин Эрл Хасард». Но после «позорного» проигрыша Стальная Леди твердо решила, что не позволит унизить себя снова. С помощью собственных когтей она вскрыла себе вены на запястьях, лежа в ванне с ледяной водой. Ее спасли, а защитники прав экстрасенсов взяли на карандаш Люциана Гойю. Он должен был отчитываться о ее самочувствии каждые три месяца, и его показания тщательно сверялись с показаниями Джилл. С тех пор тренер не посмел тронуть и пальцем свою подопечную — она добилась своего.

— Если бы я хотела убить себя, я бы выбрала верный способ, — добавила Джильда. — Но я лишь установила с ним временное перемирье, как в Шафран-Айленде.

— Это унизительное и позорное перемирье! — в сердцах воскликнул Нико. — Говоришь, «обошлись малой кровью», а на деле получили облавы, опыты на живых экстрасенсах, работорговлю и кровавые бои гладиаторов! Это я уже понял, хотя ты, как и другие, кто не спал все эти годы, знают об этом куда лучше, чем я!

— Ты сможешь там сказать это?

Крикс не ожидал такой смены темы. Что Стальная Леди ему предлагала?

— В смысле? — переспросил он.

— Ты сможешь повести новых революционеров за собой?

Это был даже не вопрос. Взгляд Джильды давал понять, насколько искреннее и безудержно она верила в Нико Старра. Сам Крикс никогда в жизни так не верил в себя.

— С чего ты взяла…

— Ты справишься, потому что ты идейный, — силилась убедить его Джилл, ее порыв точно шел не из каких-то логических расчетов, а из души, — ты действительно веришь в революцию!

— Ты думаешь, это так просто? Выйти на площадь и позвать за собой, менять мир? Нужны хотя бы доказательства, что я — это я.

— Или покровительство авторитетного лидера. Тебе нужна Сабрина Андерс. И ты тоже нужен ей. Я, может, и не образцовая мятежница, но, как и все, держу руку на пульсе всего, что происходит в Шафран-Айленде. Я знаю, к кому отвести тебя.

Уверенность Стальной Леди была притягательной, заманчивой. Она знала, о чем говорит. И Криксу стоило ей довериться — он ведь дал клятву на звездах, и с тех пор не имел права на отчаяние. Он улыбнулся Джильде — и эта улыбка значила больше, чем словесное согласие.

— Только прежде я должен кое-куда зайти, — сообщил он.

В его памяти оставался еще один непроясненный момент.

__________

Примечания:

Хуа (HUA) - аббревиатура "Heard, Understood, Acknowledged". Соответствует русскому "Так точно".

Eikrieg - нем. "яичная война" или "война за яйца".