Жаркий полдень в Объединенной Гвиане пропах пылью и был пронизан завываниями ветра, вздымавшего вверх целые волны радиоактивного черного песка. Макс Твоми пробирался сквозь бурю, будто плыл в мутной воде среди черных водорослей, к киностудии «Los Medanos de Coro», желто-зеленый логотип которой маячил на горизонте среди ржавых полосатых скал пустыни. Темные очки защищали глаза Макса, однако летящий в лицо песок все равно доставлял уйму неудобств, забиваясь в нос или похрустывая на зубах. Буря заставила Твоми бросить аэрокар — доверять жизнь автопилоту в такую погоду было рискованно, а сам мьюту в последнее время не мог нормально управлять машиной из-за поврежденного запястья. Телепортацию он не использовал — черные песчаные вихри мешали нормально оценить расстояние, да и идти до студии оставалось недолго. Дойдя до скалы, Макс укрылся за ней от ветра и остановился, чтобы перевести дыхание и немного размять занывшие от усталости плечи. Его позвонки громко хрустнули при попытке выпрямить спину, ремень кобуры, опоясывающий узкую грудь, впился в затекшую трапециевидную мышцу. Мьюту стиснул зубы и расправил плечи, упершись руками в поясницу, потом несколько раз наклонил голову в одну и другую сторону. С очередным хрустом хрящей пришло ощущение, что кости встали, наконец, на свое место, и он был готов двигаться дальше. Твоми закутался в темно-серый джинсовый плащ и продолжил путь.

Дойдя до съемочных павильонов, раскинутых посреди пустыни, он обратился к охраннику, который должен был проверять пропуски, с просьбой представить его режиссеру как потенциального спонсора. Охранник по коммуникатору доложил о просьбе Макса своему коллеге, а тот передал ее режиссеру Энри Биллману — и вскоре сам режиссер явился на встречу с мьюту. Энри Биллману на вид было за сорок. Жаркий сухой климат словно высушил его — у Энри было тощее лицо с глубокими морщинами, впалыми щеками и смуглой кожей. Брови и глаза его имели темный цвет, а вот волосы, стриженные под площадку, были выкрашены в неестественный желто-горячий оттенок. Точнее, в шафранный, как шерсть звероящера. Вряд ли это было простое совпадение: Энри Биллман также носил рубашку шафранного цвета с красным галстуком, расшитым зелено-черным этническим узором, и темно коричневый деловой костюм. Режиссер с улыбкой подал Максу руку, на запястье которой красовалось множество разноцветных нитяных фенечек. Твоми принял рукопожатие, и Энри любезно пригласил его на студию.

— Чем я обязан Вашему визиту? — полюбопытствовал Биллман.

— Я слышал, Вы снимаете фильм об экстрасенсах, — ответил мьюту. — Меня заинтересовал этот проект. Может, я внесу в него свою лепту?

— Это было бы… просто здорово, — режиссер растерянно, по-ребячески расцвел улыбкой. — У нас, правда, все еще сырое, нужна еще как минимум пара лет на съемки. Премьера ожидается в 2099-м, февраль–март.

— Вы управитесь за год с монтажом и спецэффектами? — изумился Макс.

— С Вашей помощью, я надеюсь, сможем успеть и раньше.

Они вошли в студийный кинозал. Биллман достал пачку сигарилл и, прежде чем закурить, вежливо предложил их Твоми.

— Гвианский табак? — спросил мьюту, загадочно улыбнувшись. Теперь ему хотелось «пахнуть табаком Гвианы».

Энри кивнул и протянул гостю зажигалку, потом прикурил сам и уже тогда скомандовал запустить на большом экране отрывок из будущего фильма.

— Это… Хасард? — спросил Макс, указывая на кадабру в ковбойской шляпе, появившегося в кадре. Режиссер кивнул:

— Его играет Боно фон Дарн. Это его первая главная роль.

— Хорошее сходство, — отметил Твоми. — Если бы у этого кадабры были красные глаза, я бы и впрямь подумал, что это Хасард собственной персоной.

— Если бы Вы видели весь фильм, Вы бы заметили, что это моя личная интерпретация образа Хасарда, — скромно прокомментировал Энри Биллман. — Это не его стиль, и жесты… Зато с другой стороны, в исполнении Боно он ужасен и в образе, и в кадре, иногда даже для режиссуры. Он — гладиатор, готовый зубами выгрызать свободу, сейчас или никогда. Кажется, что на уме у него ужасные вещи, дикие кровавые бури, но при этом он чертовски мнителен. Боится чего угодно: теней, шорохов, пребывания наедине в запертой темной комнате, внезапной смерти во сне, в конце концов, пирамид над городом…

Режиссер сделал паузу. В центре сцены теперь была алаказам с усами, подкрашенными синей краской. В руках она держала эрбока необычной ультрамариновой расцветки.

— А она, великая чемпионка, смотрит на Битву Менталистов иначе, — продолжил рассказывать Биллман. — Война у нее рождается из побед, она ненасытная хищница…

— И, конечно, ассоциирует себя с этой ядовитой змеей? — разгадал идею режиссера Макс Твоми.

— О, я не пожалел потратить кругленькую сумму на этого черно-синего эрбока, — гордо ответил Энри. — Да-да, это не спецэффект — он самый настоящий. Правда, Джилл не очень понравилась эта идея…

— Джилл?! — Макс так неподдельно изобразил удивление, может, потому что как раз в этот момент с непривычки сорвался на кашель из-за дыма.

— Именно! Джильда Бишоп, она же теперь Джилл Биоскоп — оператор и монтажер от бога! Ее способность выбирать ракурсы удивительна, — Биллман остановил фильм и резко ткнул пальцем в сторону экрана: — Вот! Вглядитесь в этот кадр — такой точный и напряженный! Я тоже начинал карьеру как оператор и могу с уверенностью сказать: этому не научит ни одна киношкола — это надо чувствовать. Она чувствует, и мне плевать, что у нее нет образования. Она пришла на студию с единственной записью, снятой непрофессиональной камерой, и сразу меня сделала!

Режиссер достал портмоне и показал Максу хранившееся там свое старое фото. Со снимка восторженно улыбался во все зубы молодой круглолицый оператор. Да, в двадцать лет Энри был совсем другим человеком — мягкие черты юного лица с редкой щетиной, темные волнистые волосы, белая кожа, цветастая одежда спортивного стиля. Кажется, нынешний Биллман и сам с трудом узнавал себя в том юноше с камерой.

— Знаете ли, я до сих пор не смог закончить ни один свой фильм, — погрустнев, признался Энри, — все время случались войны, голод, экономический кризис, самоубийство какой-нибудь актрисы или брак оборудования. Но в то же время я чувствую, что этот фильм я смогу доснять. Я закончу его… ради Джилл.

Твоми подумал, что, несмотря на истинную цель своего визита в «Los Medanos de Coro», готов помочь Биллману успешно завершить работу над фильмом.

— Вы, наверное, уже догадались, что я хотел бы видеть саму Джилл в этом кадре… — проговорился Энри. — Или в любом другом фильме, если она так против играть саму себя! Такой типаж… Я уговорил ее сделать несколько кинопроб, ради «спортивного интереса», так сказать. Она может быть неплохой актрисой. Я не теряю надежду на это. Если настанет день, когда я уговорю ее сыграть, я прекращу красить волосы в шафранный цвет.

Тем временем в кинозал вошла сама Джилл — сильно изменившаяся Стальная Леди в рваной светлой футболке и плетеной шляпе. В ее глазах за круглыми темно-синими стеклами солнцезащитных очков читался холод, но не такой, как когда-то, когда она была боевой чемпионкой. То был холод бесчувственной души, проживающей пустую жизнь, а теперь это была некая командирская твердость, взгляд руководителя, знающего свое дело. Сразу чувствовалось, что Джилл вошла во вкус в новой среде, и на площадке не стоило с ней пререкаться. Алаказам ничего не сказала Биллману — его слова, даже если они были услышаны, вряд ли стали для нее открытием, а вот визит Твоми удивил и заинтересовал Джильду.

— Привет, Макс! Какими судьбами тебя занесло в нашу дыру в такую бурю? — спросила она.

— Я сегодня покидаю Гвиану, — ответил мьюту, — и, возможно, надолго. Но, как понимаешь, не смог уехать, не заглянув к тебе.

— Ну, теперь ты, похоже, застрял здесь, у нас, — усмехнулась Джилл. — На чем ты сюда добрался?

— До Экватор-Сити — челноком, а сюда планировал добраться на аэрокаре, но в итоге сделал это на своих двоих.

— Я могу подкинуть тебя до Экватор-Сити, — предложила алаказам, — а по пути мы перетрем обо всем, о чем надо. Идет?

— И на чем? — изумился Твоми. — В такую-то погоду.

Джильда улыбнулась:

— Трейлер выдержит, — и, не дожидаясь, когда Макс подберет слова, чтобы выразить удивление, тут же спросила: — Как тебе эта идея? Настоящее ретро!

Твоми и впрямь не знал, что старвагены до сих пор в ходу в таком виде, в каком были еще в прошлом веке. Трейлер — дом на колесах — был пережитком прошлого, но для некоторых личностей в среде кинопроизводства он был неким символом, создающим ностальгическое настроение, или просто показателем неординарности. Чем трейлер приглянулся именно Джильде — это была загадка. На ее старвагене под логотипом «Los Medanos de Coro» была привинчена металлическая табличка с выбитым псевдонимом «Джилл Биоскоп». Снаружи кабину трейлера украшал череп тауроса без нижней челюсти, под которым крепились два скрещенных стилета. Внутри на зеркале заднего вида висели четки из темно-синего агата, брелок в виде черного ферзя и согнутая ложка на цепочке.

— Ну, рассказывай, — обратилась к Максу Джилл, когда они сели в кабину. — Где ты пропадал весь год? Отдыхал на океанском побережье?

— Нет, сидел в лаборатории, — невесело ответил Твоми.

— Что изучал?

— Последствия рекомбинации генов.

— То есть ты, после всего, что с тобой было, экспериментируешь с генной инженерией?! — удивленно переспросила алаказам.

— Я заложник быстротечного времени, — задумчиво промолвил мьюту, глядя на тлеющий кончик сигариллы. — Я стремительно повзрослел — и теперь так же стремительно старею, — он закатил рукав, показывая перетянутое эластичным бинтом запястье: — У меня проблемы с суставами и скоро начнут разрушаться кости. Последние исследования подтвердили мои опасения — при использовании генетического материала взрослой особи возраст клеток донора сохраняется, они имеют укороченные теломеры.

— Кого? — не поняла ни слова из последнего предложения Джилл.

Твоми сделал еще одну затяжку и, выдохнув дым, попытался объяснить:

— Теломеры — концевые участки хромосом. Они укорачиваются при каждом делении клетки — и это причина старения. Джованни Лучано было за сорок, когда началась разработка проекта N0254М-150-02. Криксу — тридцать. Не знаю, сколько лет было моей биологической матери, но если у меня есть брат, то минимум пару десятков… В общем, это значит, что мои клетки с момента моего рождения уже были старыми, понимаешь? Но, ко всему прочему, после всех этих рекомбинаций ДНК эрозия теломер могла ускориться в десятки, а, может, сотни раз. Сейчас мне не четырнадцать, и не тридцать четыре, а около пятидесяти… может, и больше. Я не хочу уточнять. Я не хочу знать, сколько мне осталось — может, десять лет, а может, год. Полноценная жизнь начинается тогда, когда осознаешь, что каждый день может стать последним. А Тиис, сукин сын, похоже, знал…

Мьюту не собирался распространяться о том, что на самом деле провел несколько месяцев в депрессии. Он почти поверил, что стал частью мира — и тут этот диагноз, словно знак: мир отторгает его… Твоми понимал, что все опыты, проведенные над ним «Р-инкарнацией», последующее длительное лечение и жизнь в постоянном стрессе точно не сделали его здоровее. Теперь Максу стало совершенно ясно содержание кошмарного сна, увиденного под утро в постели Сабрины Андерс — это была встреча с его истинным страхом. Страхом перед собой. Но не перед своим вероятным поведением, а перед собственным телом. Искусственно созданное, не похожее ни на одно другое — как знать, когда и что в этом теле может отказать, сломаться? Макс Твоми знал лишь одно — его время сгорает, как сигарилла в его пальцах.

— Если я правильно понимаю, ты экспериментировал сам на себе, пытаясь спастись? — уточнила Джилл. — Когда «каждый день может стать последним», ты выбрал провести последние дни в одиночестве в лаборатории?!

— Ну, самое время встретиться со своим самым большим страхом, чтобы одолеть его. Вроде последнего шанса… — естественно, Твоми кривил душой, но Джильда могла бы и не задавать вопрос, ответ на который был очевиден: мьюту просто хотел жить.

— Ну, я надеюсь, пистолет ты носишь не для того, чтобы, если что, быстро покончить с этим? — нерешительно спросила она, покосившись на кобуру под плащом Твоми.

— Нет, — легко и без лукавства ответил он, — просто так проще. Меня до сих пор считают ходячим оружием, но когда видят у меня «Кольт», понимают, что я тоже чего-то боюсь, тоже имею слабости, тоже… живой. А еще я постоянно дезинфицирую руки, как истинный параноик, хотя, наверное, эту слабость я не выдумал.

Джилл молча кивнула в знак понимания. До этого дня она имела возможность лишь раз пообщаться с мьюту, но уже тогда ей стало ясно, что на самом деле он был ранимым и напуганным. У него имелись слабости, и он теперь был готов поведать о них миру, может, даже хотел бы публично вывернуть душу. Ему казалось, что хуже точно уже не станет, но пока настороженность удерживала его от столь опрометчивого шага.

— Кстати, по поводу Джованни и «Р-инкарнации», — решила сменить тему алаказам, — ты действительно такой правильный, что взял это на себя?

— Ну да, как и обещал Фанталлену. Людям нужно хоть какое-то объяснение всего, что произошло, — Макс Твоми отвел взгляд: — Тем более что за это мне ничего не было: это ведь революция, и победителей не судят.

— Держу пари, это сказала тебе Сабрина Андерс, — подмигнула ему Джилл. — Но я, в общем-то, здесь согласна с ней. Судить того, кто исключительно за свой счет спасал пострадавших революционеров, пациентов и освобожденных подопытных «Р-инкарнации», прислал своих специалистов и медикаменты, в рекордные сроки возвел несколько передвижных госпиталей… Это было бы преступление, мать его! Ты можешь и дальше везде говорить, что исправляешь вред, который сам ненамеренно причинил, но мы-то знаем правду — ты на самом деле герой, Макс.

— А тебя не судили за твоего тренера? — оставил ее замечание без ответа мьюту.

— Год условно. Я чиста — это была самооборона, хоть и превышенная, — Джилл сделала рукой жест, имитирующий выстрел из револьвера. — Но, как говорится, пусть лучше двенадцать судят, чем шестеро несут.

— Не поспоришь. Надо будет это запомнить.

— Запомни-запомни. Мне судимость, как видишь, не доставила особых проблем.

— Вижу, — кивнул Твоми, — и я рад убедиться, что истинный талант всегда найдет признание. Ты планируешь сама сниматься или разочаруешь старину Биллмана?

— Увы, второе, — ответила алаказам. — Мой следующий шаг — режиссура. Я покажу Энри, как нужно снимать фильмы об экстрасенсах. Не хочешь принять участие в моем дебюте? — усмехнулась она. — В фильме по реальным событиям сыграешь самого себя.

— А сценарий у тебя есть? — в той же несколько шутливой манере поинтересовался Макс.

Джилл рассмеялась:

— Крикс Никополидис напишет его.

— Вы с ним не сошлись? — полюбопытствовал Твоми.

— Эх, старина Нико, — Джильда тепло улыбнулась, вспомнив о нем. — Почему же? Просто у каждого полно своих дел. Мы иногда общаемся. Он дико счастлив, что я сделала такую карьеру с его подачи.

— Может, я могу что-то передать ему от тебя? — предложил мьюту.

Внезапно Джилл, не сбавляя скорость и бросив руль трейлера, схватила Твоми за шею и принялась страстно целовать. Машина съехала с колеи, прыгая на мелких камнях, стилеты под черепом тауроса задребезжали, ударяя лезвиями в лобовое стекло. Но ни алаказам, ни мьюту этого не заметили — ей было все равно, а он был в шоке. Страсть, вложенная в этот поцелуй, была просто дикой — Максу казалось, что Джилл так увлеклась, что не заметит, если вдруг случайно свернет ему шею. Наконец, отпустив его, Стальная Леди быстро вернула старваген на дорогу. Мьюту потрогал свою челюсть, чуть было не вывихнутую в порыве чувств, пытаясь осознать, что же это значило.

— Увы, ЭТО ты вряд ли сможешь передать Нико, так что оставь себе! — махнула рукой Джилл, иронично улыбаясь. — А для него у меня будет другой сюрприз.

И тут она, снова оставив руль, сняла шляпу и принялась стягивать футболку. Макс, взбудоражено вытаращив глаза, сглотнул ком в горле. Она просто без тормозов! Теперь и он смог представить Джилл в кадре, но только не в современном кино, а в старых приключенческих фильмах. Биллман прав, это типаж — Джилл типичная искательница приключений, еще одна женщина из огня и стали. Оставшись в одних лишь брюках, она кинула футболку Максу и, надев шляпу, снова взялась за руль и вернула машину на прежний курс.

— Этому Нико будет рад, насколько я его знаю, — сказала, смеясь, алаказам. — Я включу музыку? Думаю, «Dream On» будет как раз в тему.

Твоми поддержал ее. Остаток пути он провел в расслабленном состоянии, без стеснения громко подпевая Стиву Тайлеру:

Спой со мной, спой, чтобы все осталось в веках!

Спой, чтобы все смеялись и плакали!

Спой со мной, хотя бы сегодня,

Ведь завтра добрый бог может забрать тебя…

В Нью-Йорке в Научном Центре Исследования Экстрасенсорных Способностей вице-президент Крикс Никополидис проводил автограф-сессию. Он презентовал автобиографическую книгу, которую назвал «Ad Vitam», потому как в ней он обращался к живым и призывал к жизни. Нико сумел отойти от сухого и весьма путаного пересказа событий и сделать такой посыл — наличие некоторого опыта в области журналистики помогло ему в деле писательства. Сейчас его книга расходилась с сумасбродным ажиотажем, как среди экстрасенсов, так и среди людей. Пауза в кажущемся бесконечным потоке подписей на форзацах стала приятной неожиданностью для Крикса, однако его пробрала дрожь, когда он увидел, что сам мьюту явился на автограф-сессию.

— Мистер Твоми, — заставил себя улыбнуться Нико, пожимая руку Макса.

Мьюту не сразу ответил ему. Он смотрел на правую кисть Крикса, точнее, на кибернетический протез кисти. Максимилиан не должен был удивляться — он знал, что алаказаму ампутировали руку в роковой день девятого февраля минувшего года. Когти эрбока раздробили Криксу кости, и яд попал в их полость, что угрожало заболеваниями костного мозга и крови. Твоми сам ставил диагноз и сообщал, что во избежание серьезных последствий ампутацию нужно делать сейчас же. «Ты сможешь это пережить, — говорил мьюту Никополидису. — Тебе сразу установят кибернетический имплантат со всеми функциями, я ручаюсь за его качество». «Только сделайте это под общим наркозом! Обязательно под общим!» — таким был полный мольбы истерический ответ замученного Крикса.

— Мне жаль, что все вышло так, — наконец, сумел сказать Макс Твоми, глядя в глаза Нико. — Ты сможешь простить меня, если я скажу, что план Б был частью плана А? — признался он, — обязательной частью…

— Я догадывался, — спокойно ответил алаказам.

Сколько раз за прошедшее время Никополидис прокрутил в мыслях все, что случилось в тот день! Он смог понять и оправдать мьюту, как всегда оправдывал всех. Но это признание Макса, это извинение… почему-то Крикс не ожидал его когда-либо услышать. Нико порадовался, что оправдал его не зря.

— В этот план не входил эрбок и ампутация руки, — добавил мьюту.

— Я понимаю, для чего тебе это было нужно, — убедил его алаказам. — Я не сужу тебя. Скажи мне вот что: ты оставил у моей кровати рукописи, и на них было пятно. Какая-то синяя грязь. Это…

— …Синтетический заменитель крови, — кивнул Твоми. — Эусин Фанталлен умер в госпитале. В тот самый день.

— Я в курсе. Он говорил тебе что-то… перед тем…

— Только просил передать тебе записи.

Экстрасенсы умолкли. Можно было сказать, что для них прошла негласная минута молчания по детективу Фанталлену и всем погибшим за революцию в Шафран-Айленде.

— Скажи мне как вице-президент, — после паузы переменил тему Твоми, — каковы сейчас научные планы НАСА?

— Следить за «кораблем богов», — сообщил Никополидис. — Мы обнаружили тот самый объект — эти каменные пирамиды, висевшие тогда над городом. И теперь наблюдаем за ним. Кто знает — вдруг он выведет нас к себе подобным.

— Это интересный проект, но притом и рисковый, — прокомментировал мьюту его слова.

— Знаю, о чем еще ты хочешь спросить, — подметил Крикс, — да, мне очень нравится моя работа! Я на своем месте здесь, теперь действительно на своем. И, думаю, ты тоже ощутил, что так намного лучше, когда мы беседуем, как двое ученых, а не как два научных проекта.

Макс Твоми вздохнул. Быть может, это было даже забавно, что сейчас беседовали друг с другом шестидесятилетний вечный юнец и четырнадцатилетний молодой старик. Ирония жизни.

— Ты уже второй экстрасенс за сегодня, который так вдохновенно говорит о своей новой работе, — сообщил мьюту Никополидису и положил на стол сверток светло-голубой ткани. — Догадываешься, кто мог передать тебе это?

Крикс развернул ткань и увидел, что гость передал ему футболку с хаотичными дырками.

— Джилл… — горячо прошептал алаказам.

— Подпиши мне две книги, — попросил Твоми, — я передам ей, когда вновь буду в Гвиане.

— Ох, Джилл, наверное, захочет непременно снять по ней фильм, — растерянно улыбаясь, Крикс поставил свою подпись из зенеровских символов на форзацах двух экземпляров книги. — А ты, судя по всему, не хочешь задерживаться в Нью-Йорке? — добавил он, закончив с дарственными надписями.

— Мне не очень подходит здешний климат, — ответил мьюту. — Да и мир хочется посмотреть, раз уж теперь можно сделать это, не прячась.

— Но ты, должно быть, хотел бы встретиться с Сабриной здесь? — предположил Крикс.

Макс встрепенулся и бодро вскинул голову, подтвердив его догадку.

— Где я могу увидеть ее? — тут же спросил он.

Никополидис дружественно улыбнулся ему:

— Эра Водолея — твоя эра.

Твоми моментально уловил намек. Бело-красная башня в центре города. Бывшая Церковь Эры Водолея, а ныне первый официальный Центр Абраксианства. Мьюту вскочил и собрался идти, но Крикс остановил его.

— У меня остался один вопрос, — произнес алаказам вслух, после чего телепатически спросил то, что волновало его больше всего: «У нас ведь тоже есть общие гены?».

«Да, — тем же способом ответил Твоми. — Но теперь это уже ничего не изменит. Я бы хотел, чтобы ты был мне просто другом. И еще… прости за те слова про «вечного юнца». Не мне было судить — мне самому был нужен отец».

Никополидис знал, имел возможность прочувствовать через слова и поступки Макса, как сильно тот нуждался в родительской заботе и мудрости, нуждался в отце. Но вместо отца он всегда получал тирана, который не видел в нем личность, не видел душу, которая есть даже у химеры. Именно неосознанная надежда быть признанным собственным отцом привела Твоми на встречу с Джованни Лучано. Размышляя об этом, Крикс, как всегда, пропускал все через себя. Он, тоже фактически не знавший родного отца, мог все понять.

Но также алаказам понимал и другое. Стать сильным может лишь тот, кто готов признавать свои слабости и ошибки. И поэтому стать взрослым, зрелым может лишь тот, кто морально готов в чем-то признать себя ребенком. И Макс Твоми, который хотел теперь простой искренней дружбы, больше не нуждался в отце. Но Никополидис все равно по-отечески порадовался за него.

«Нам выпало жить в непростое время, — телепатически передал он Максимилиану, — и никто из нас не сможет похвастаться тем, что повзрослел вовремя. Думаю, однажды я улыбнусь тому, что меня назвали «вечным юнцом». И ты тоже поймешь это».

Мьюту улыбнулся в ответ и, вновь пожав руку алаказама, но на сей раз в знак прощанья, торопливо удалился. Нико знал, куда он теперь спешил.

На смотровой площадке здания Центра Абраксианства стояли двое экстрасенсов — алаказам и кадабра — одетые в черную кожаную униформу нового образца, с эмблемами новой революции на рукавах, а также в темных очках и беретах цвета индиго. Они принадлежали к новосозданному КЭР-Ψ («Корпусу экстра-реагирования Пси»), Спецподразделению Президента США. Макс Твоми, поднявшийся на смотровую площадку, предъявил им личную карточку, после чего бойцы пропустили его вперед.

Женщина в красном мундире стояла у перил, созерцая панораму города. Над Центральным парком велись работы по восстановлению левитирующего ресторана «Лугия». При виде этой картины мьюту вновь невольно вспомнил о пирамидах, но ненадолго. Он ощутил внезапную боль в хвосте. Опешив, Макс что-то прошипел сквозь зубы и резко обернулся. Полосатый персиан мотался как ошалелый по смотровой площадке и охотился за его хвостом.

— Макс! — воскликнула Сабрина Андерс, увидев происходящее. Она подошла к Твоми и взяла на руки укусившего его кота. — Извини, Дуче тот еще задира. Не поранил твой бесценный хвост?

— Ничуть, — усмехнулся мьюту.

— Почему ты уехал обратно в свою Гвиану?! — вдруг строго и с какой-то горечью спросила мисс Андерс.

— Община Гадов, да? — опечаленно произнес Твоми. — Так вы все думаете и не видите, в какой стране живете всю жизнь. Скотская Шваль Америки чем-то лучше?

Сабрина сдвинула брови, ее взгляд зажегся гневом.

— Я не о том тебе говорю! — воскликнула она.

Мьюту взял ее за плечи и проницательно взглянул в ее глаза:

— Так скажи это прямо.

Она опустила голову. Ее губы были чуть приоткрыты, дыхание стало беспокойным.

— Мне… было тяжело без тебя, — созналась она, переступив через себя. — Ты должен знать, как это сложно — жить, не имея рядом никого, кто мог бы понять!.. Не подумай, — тут же начала оправдываться она за свою «слабость», — просто… столько всего произошло…

— Волнуешься за Юджина? — спросил Макс Твоми.

Сабрина тяжело вздохнула. Он попал в точку.

— Я поддерживала его пятнадцать лет, и теперь оставила, — с сожалением проговорила она, — в такой сложный для него момент, что бы он ни говорил. После смерти его отца — Геральда «Джона» Хасарда — Джин с головой погрузился в работу, и сейчас у него практически нет свободного времени. Мне было больно видеть то, что с ним стало. Он говорит, что перестраивает себя. Но в нем больше нет амбиций, нет азарта, нет прежнего обаяния…

Ее голос все сильнее дрожал, и мьюту, в конце концов, прижал ее к себе. Это помогло ей немного успокоиться и сдержать слезы, которые были так близко, подобно ножу у горла. Или револьверу у виска.

— Он боялся, — продолжила Сабрина говорить о бывшем подопечном. — У него был один и тот же кошмар — про пирамиды над городом. Сразу после пробуждения он бежал к окну. Говорил, что боится, что они вернутся. Он так и не сказал никому, кто такие «они»…

— А что говорили шринки? — поинтересовался Твоми.

— Что он непробиваемый. Провалы в памяти и сумасшедшее сопротивление не позволили выцепить ничего из его предсознания.

— Гипнотерапия?

— Он был на нескольких сеансах у лучших специалистов — никому так и не удалось ввести его в гипноз.

— А более радикальные методы? Трансперсональные практики?

— Противопоказаны.

Более Макс не стал мучить Сабрину расспросами. Он просто продолжал прижимать ее к себе. Когда ее эмоции притихли, а дыхание выровнялось, она высвободилась из его объятий. Теперь ей была нужна сигарета.

— Где Юджин сейчас? — все же спросил мьюту.

— Вы с ним разминулись, — ответила Сабрина, закуривая. — Он тоже последние месяцы проводил в Гвиане, а недавно улетел в Египет.

Юджина Эрла Хасарда окончательно выписали только в июле 2095-го года. Яна Уэста еще с марта звали вернуться на родину коллеги и союзники из Японии и Объединенной Кореи. Они считали, что теперь он может открыть миру свое лицо и заслуживает быть одной из первых фигур в рядах борцов за права экстрасенсов в КРНР, где раса разумных звероящеров веками подвергалась дискриминации, ксенофобии и преследованиям со стороны религиозных фанатиков. Охваченные страхом перед возможной революцией политики наконец-то были готовы прислушаться к мировому сообществу и что-то изменить. Шанс требовал как можно скорее им воспользоваться — религия Эры Водолея спадала, как пелена с глаз мира, и возобновление влияния изначальных верований некоторых народов могло иметь в этом вопросе негативные последствия. Однако врач откладывал отъезд до тех пор, пока состояние Хасарда не перестало вызывать у него опасения.

Мозг Юджина полностью восстановился, но ускоренная регенерация нервных клеток стала причиной провалов в памяти. Нет, кадабра не забыл ни единого важного события, но из его памяти напрочь исчезли некоторые имена исторических личностей и известных ученых, даты государственных праздников, названия улиц и прочие простые, но иногда очень важные факты. Больше полугода Юджин провел за перечитыванием научной литературы и своих собственных исследований. Он спешил вернуться в науку и нагнать потерянное из-за болезни время.

Осенью того же года он отправился в Гвиану, чтобы встретиться с Евой Тернер. Команда археологов под ее началом продолжила раскопки храма Абраксаса, и Хасард вошел в состав новой экспедиции.

— Итак, все же мы приходим к архетипу бога, сходящего на землю и принимающего смерть ради своих творений, — подводила итоги Ева поздним гвианским вечером. — Но, что примечательно, в то же время это архетип мятежного духа, богоборца. Иными словами, слияние бога и дьявола, которому нет аналогов.

— Замечу, что в абраксианстве вообще нет дьявола, нет никаких злых сил, — добавил Юджин. — Есть только Дух Смерти — и бояться стоит только его. Эта религия проповедует терпение до определенной меры — и если черта пересечена, оправданной становится любая расплата. Без расплаты нет конца гневу и возвращение к истинному ненасилию. Все это есть в образе Великого Абраксаса.

— Да, его образ делает абраксианскую культуру уникальной, и наши находки доказывают это! — воодушевленно подтвердила доктор Тернер. — Но Вы думаете несколько иначе? — поинтересовалась она, видя смятение на лице Хасарда.

— Мои личные домыслы не имеют отношения к науке, мисс Тернер, — покачал головой кадабра.

— Между нами говоря, — Ева понизила голос до шепота, — это имеет отношение к клинической смерти?

— Откуда Вы знаете? — оторопел Юджин.

Женщина положила руку ему на плечо:

— Историческое Общество оплачивало Ваше лечение — нас держали в курсе всего.

— Черт… — схватился за голову Хасард. — Такое чувство, что все вокруг теперь знают больше меня. Так отвратительно! Какой я после этого ученый? Как я вернусь в науку?

— С докладом о наших находках, разумеется, — Ева подмигнула ему.

— Но ведь экспедицию организовали Вы…

— Тема этого исследования — история и религия Вашего народа. Будет правильно, если Вы представите доклад.

Кадабра не верил своим ушам, но улыбка Евы Тернер и ее рука на плече в конечном итоге убедили его в реальности происходящего.

— Я невероятно благодарен Вам, мисс Тернер, — улыбнулся Юджин.

— О, Вы же еще, наверное, не слышали главную новость, мсье, — продолжила удивлять его Ева. — Европейский Научный Фонд проводит грандиозный международный съезд. Он пройдет в Каирском университете, в новейшем Корпусе Конференций на 5-м уровне Гизы. Приглашены ученые из всех областей знаний, но строго только экстрасенсы. Это прекрасная возможность для Вас и войти в курс дел, и озвучить доклад о гвианских раскопках. Это будет эффектное возвращение в науку, мсье Хасард.

Юджина пробрала дрожь. Он ощутил холод во всем теле, и от нахлынувшего неприятного чувства его не спасала даже круглосуточная жара Гвианы.

— Гиза… — тревожно прошептал он. — Пирамиды…

Отправиться в то место, где есть пирамиды, было сейчас для него еще более тяжелым шагом, чем визит к матери, который он осуществил накануне. Он нашел Клементину Морган во Франции, на мрачной окраине Парижа. Встреча их была такой же тяжелой, как вечно пасмурное небо затопленной, позеленевшей от плесени Старушки Европы. Клементина не ждала сына — того, кто напомнит ей о несмываемом позоре семьи Хасардов и всего Ареопага Братства Прорицателей. Она встретила его абсолютно холодно и ждала только часа, когда он уйдет. Нельзя было сказать, что Юджин ожидал чего-то иного, но это не значило, что он не боялся такой ситуации. Встречаться со своим страхом, даже мелким и слабым, не хочет никто. А пирамиды были главным страхом Хасарда.

Отправляясь на конференцию, будто в ссылку, с чужим исследованием в руках, как с клеймом позора, кадабра не предчувствовал, чем на самом деле кончится его деловая поездка в Египет. Его мир перевернулся в первую же минуту в Гизе, на смотровой площадке 5-го уровня над пирамидами, где он встретил Елену Полгар-Терек. Величайшее счастье — он не забыл ее!

— Неужели это он? — такой магнетический голос, прищуренный взгляд золотых глаз и восхитительная легкая улыбка. —

И вижу я живо

Походку его,

И стан горделивый,

И глаз колдовство.

И, слух мой чаруя,

Течет его речь,

И жар поцелуя

Грозит меня сжечь.

Я б все позабыла

С ним наедине,

Хотя б это было

Погибелью мне.

— Прекрасные строки, — так же нерешительно, как год назад, заговорил с ней Юджин. — Кто их написал?

— Ты что, шутишь? — усмехнулась Елена. — Ты же сам говорил тогда, что счастлив, что кадабры все помнят!

— Я перестраиваю себя, — сознался Джин.

— Хм, оригинально… — Элен сделала вид, что понимает его. На самом деле они оба пребывали в недоумении. И Хасард был в замешательстве не потому, что забыл «Фауста», а потому, что, приблизившись к Елене, он почувствовал что-то таинственно-мрачное. Им предстоял нелегкий разговор.

— Может, пригласишь меня в номер? — попросил Юджин.

— Не могу, у меня уже есть спутник, — ответила Элен.

Тем не менее, она проводила его к гостевому комплексу, к своему номеру и, осторожно приоткрыв дверь, предложила Джину взглянуть на того, кто спал на диване. Это был удивительный абра со светлой шерстью, двумя полосами на хвосте и серебристыми отметинами на теле! Даже его мать — всемирно известный специалист в области атипичной генетики — не смогла объяснить всех странностей своего детеныша. Элен не знала, как отреагирует на это Юджин. И, конечно, она не могла и подозревать, что он один был способен дать ей ответы на все вопросы. Наверняка она никогда не поверит в это, но его род был отмечен печатью бога.

— Он прекрасен! — дрожащим голосом проронил Джин, глядя на абру. — Он — это сама жизнь! Как его имя?

Елена тягостно вздохнула:

— Если он почувствует кровную связь с тобой и признает тебя — думаю, он сам его назовет.

Джин попытался сглотнуть ком, ставший поперек горла. Кровную связь? Признает? Он чувствовал такое же негодование и отчаяние, как после слов «пиджак бога». Может, все было еще хуже, и он оказался лишь контейнером для доставки божественного семени по назначению, а особенный абра являлся сыном самого Абрасксаса? Какая, к черту, разница, если Абраксас не будет с ним рядом никогда, а Юджин Эрл Хасард, жалкий смертный, готов был сделать все для этого абры, потому что до беспамятства любил Элен! Неужели ее сын не почувствует этого?!

Юджин ушел от гостевого комплекса обратно на смотровую площадку. Элен следовала за ним. Он не смог ничего сказать ей. Уже без тревоги, но с щемящей тоской кадабра окинул взглядом пирамиды. Он мог бы столько рассказать сыну о том, что расположение египетских пирамид копирует созвездие Ориона. Он мог бы так много поведать своему абре о египетской цивилизации, о поклонении мью, о магическом оружии Рамсеса II, и о прочих свидетельствах в истории грандиозного почтения великой цивилизации к экстрасенсам. Он мог бы! Он ведь знал! Если бы только он догадался раньше…

Кадабра не ожидал, что именно теперь к нему разом вернутся и экстрасенсорные способности, и память! И что, увидев мысли Елены, он внезапно вспомнит о том, как слышал странный разговор профессора Себастиана в Медицинском центре Шафран-Сити. «Самка Hominotherapsidus Cogitandoarmatis родила ЖИВОГО детеныша». Это была она, Элен, это о ней говорил тогда Эдмунд! Хотя, как заметил Себастиан, она не совсем родила… Елена не готовилась к продолжению рода и не должна была забеременеть. Но это произошло, несмотря на неизменный гормональный фон. Из-за этого в ходе обследования была выявлена аномалия — отсутствие кожистой оболочки вокруг плода, однако подобному отклонению никто не давал больше 5 по шкале Халеда, и врачи были убеждены, что не было смысла волноваться по поводу всего, что ниже 8. Они закономерно прогнозировали выкидыш или замершую беременность. Однако медики ошиблись: зародыш продолжал развиваться, и даже после срока, когда в норме кадабра должна была отложить яйцо, принося ей все больше боли и тревоги. Элен боялась и думать, чем кончится дело, зная наверняка одно: она не была готова, ее организм не перестроился, гормональный фон был нарушен, а ее вид был в принципе не приспособлен к живорождению. Все могло уже скоро кончиться смертью. Что оставалось ей? Елена обратилась к единственному коллеге, которому доверяла — Эдмунду Себастиану. Лучшие специалисты «Ген. Супериор» во главе с профессором столпились между ее бедер, старательно выполняя тонкую работу, и они-таки сохранили не только здоровье Элен. Недоразвитый абра-самец необычного окраса, извлеченный из ее тела, оказался вполне жизнеспособным, хоть и провел два месяца после рождения в инкубаторе «Ген. Супериор», разработанном Себастианом на основе систем искусственного жизнеобеспечения «Р-инкарнации». Елена была рядом с сыном и, телепатически желая ему, чтобы он выжил, думая о его рождении вопреки законам природы, хотела оградить его от излишнего внимания и других жизненных тягот. Эдмунд Себастиан уничтожил все медицинские документы об уникальном инциденте и взял со своих коллег подписку о неразглашении, однако сам проговорился Яну Уэсту, а Юджин стал случайным свидетелем. Никакого криминала в этом не было, но каким сигналом могло быть для Джина единственное предложение, невнятный отголосок: «Родила живого детеныша». Элен воспользовалась служебными доступами профессора Себастиана, но ни во одной базе данных не нашла совпадений ДНК — и потому она ждала, что абра сам узнает отца. И после перенесенного кошмара она была способна смотреть Джину в глаза и улыбаться! Нет, лучше бы Хасард не читал ее мысли и не видел ее воспоминания о том безумном шоке и неописуемой боли. Даже если без Абраксаса здесь не обошлось, он чувствовал себя виноватым.

— Я должен был найти тебя раньше, — Юджин снял очки и закрыл рукой глаза, а потом рухнул на колени. Он рыдал. Впервые за долгие годы.

— Что же с тобой случилось? — спросила Елена без укора, но с сочувствием.

Джин поднял на нее пронзительный, но в то же время отсутствующий взгляд.

— Смерть случилась… — проронил он.

— Что? — переспросила Элен.

Он не преувеличивал. В операционной Медицинского центра Западного Шафран-Айленда, девятого февраля 2095-го года он умер на четыре минуты и сорок семь секунд. И вытащили его вовсе не реанимационные мероприятия. Юджин вырвался из лап Генгара лишь потому, что в прямом смысле договорился со Смертью.

— Тебе тяжело… — почувствовала Елена, — не говори об этом. Скажи, что все-таки тогда произошло в Нью-Йорке? Никто толком не может объяснить.

— Я тоже не могу. Это вершина шкалы иррационального. Как и внешность нашего сына.

— Но ты же сам все видел. Или ты не доверяешь своим глазам?

На лице Джина возникла горестная улыбка:

— Мои глаза каждый день говорят мне, что Солнце вращается вокруг Земли. Я не могу предать науку.

— А как же: «Магический — лишь другое слово для обозначения психического»?

— Это я сказал? — удивился Юджин.

Элен рассмеялась:

— Нет, Карл Густав Юнг.

— Кто такой Карл Густав Юнг? — на полном серьезе недоумевал он.

Елена взволнованно покачала головой:

— Ты пугаешь меня, Джин.

— Я перестраиваю себя, — ответил он.

Почему-то после этих слов он снова готов был разрыдаться. Элен обняла его, неподдельно нежно прижав его голову к своей груди:

— Мой бедный Джин… Я помогу тебе перестроить себя. Доверься мне.

Чувствуя ее нежность и тепло, Юджин успокоился. Он даже смог улыбнуться, хотя в голосе его все еще звучали слезы, когда он сказал самому себе:

— Ну, пирамиды внизу — а, значит, все будет хорошо.

Елена поцеловала Джина — и тем самым поставила твердую точку в конце напряженной и печальной главы. Они точно знали: теперь они втроем будут счастливы! И мысли о пирамидах над городом или о жестоких богах больше не станут тревожить Юджина.

Как и обещал себе, Хасард забыл Сабрину Андерс, однако она не забыла его. Она, терзаемая печалью, вспоминала его прежнего — такого, каким она его сделала. Юджин был ее работой, ее творением, и сейчас она винила себя за такое отношение. Макс Твоми, чей жизненный пример указал Сабрине на ее ошибки, не осуждал ее, а даже в какой-то мере пытался ее утешить:

— Что бы Юджин ни пережил, это не меняет того, что он кадабра, а у них железная воля. Он справится с призраком тех дней в феврале 2095-го. Его способности и ум останутся при нем, как бы ни изменились жизненные ценности. Уверен, Юджин сделает блестящую карьеру исследователя. Жаль, что я не встретил его здесь, — с сожалением добавил мьюту. — Хотя, я сделал для него все, что должен был сделать.

— Ты раздаешь долги? — колко предположила Сабрина. — И для меня что-то припас, я надеюсь? Должно быть, извинения за то, что было между нами.

— Было? — Твоми отрицательно покачал головой. — Все только начинается. А то, что я сделал — ты ведь сама хотела этого. Тебе был нужен тот, кто сбросит тебя с той высоты, на которой тебе было комфортно. И после того, как я тебя ударил, ты окончательно, по-настоящему в меня влюбилась. Ты вспоминаешь тот миг, трогая себя одинокими ночами без сна. И слышишь: «Я поражу тебя без злобы… чтоб скорбь на сердце улеглась».

— Это признание? — истолковала его слова на собственный лад Сабрина.

Максимилиан ожидал, что гордая роковая женщина не признает с ходу его правоту. В этот день он был не прочь поиграть с ней.

— Зависит от того, что я в ответ услышу, — сказал он.

Сабрина иронично усмехнулась:

— Как все сложно.

— У таких, как мы, не бывает просто, — пожал плечами Твоми.

— Но ты не такой, как все! — воскликнула она.

И в сей момент Максимилиан понял, что услышал это. Ее признание, которое стало первым. Мьюту был ее личным номером один, исключительным, единственным! И поэтому она сдалась ему.

— Что ты только делаешь, Макс?! — растерянно воскликнула она, осознавая происходящее.

— Ничего такого, — ответил он, приобняв ее и заглядывая в ее сапфирные глаза, — я просто живу.

Сабрина улыбнулась, увидев, как на глазах мьюту в первый раз в жизни заблестели слезы счастья. И в тот же миг она впервые заметила, что глаза его вовсе не были бесцветными — радужка, исчерченная тонкими линиями кровеносных сосудов, имела чуть заметный синий оттенок.

— Всего сильней твоих отрава глаз, — произнесла она:

Холодных глаз,

В которых свет моей души погас.

Попытка влиться в них не удалась —

Нить прервалась.

Максимилиан Твоми, непрерывно глядя ей в глаза, продолжил стихотворение:

Но все померкло пред тобой — весь мир,

Безмолвье времени, величие светил.

И, душу разорвав напополам,

Её в забвенье бросил я к иным мирам.